усть, - говорит, - хоть послезавтра!"
Ну, вижу, нечего ее, дуру, слушать, хлопнула дверью и ушла. Приедет,
думаю, он сюда - сами поладят. Не одну уж такую-то я видела: все они
попервоначалу благи бывают. Что ты на меня так смотришь? Это, поверь, я
правду говорю: все так-то убиваются.
- Продолжайте, - говорю, - Домна Платоновна.
- Что ж, ты думаешь, она, поганка, сделала?
- А кто ее знает, что ее черт угораздил сделать! - сорвалось у меня со
злости.
- Уж именно правда твоя, что черт ее угораздил, - отвечала с похвалою
моей прозорливости Домна Платоновна. - Этакого человека, этакую вельможу
она, шельмовка этакая, и в двери не пустила!.. Стучал-стучал,
звонил-звонил - она тебе хоть бы ему голос какой подала. Вот ведь какая
хитростная - на что отважилась! Сидит запершись, словно ее и духу там нет.
Захожу я вечерком к нему - сейчас меня впустили - и спрашиваю: "Ну что, -
говорю, - обманула я вас, ваше превосходительство?" - а он туча тучей.
Рассказывает мне все, как он был и как ни с чем назад пошел.
"Этак, - говорит, - Домна Платоновна, любезная моя, с порядочными
людьми не поступают".
"Батюшка, - говорю, - да как это можно! верно, - говорю, - она куда на
минутую выходила или что такое - не слыхала", - ну, а сама себе думаю: "Ах
ты, варварка! ах ты, злодейка этакая! страмовщица ты!"
"Пожалуйте, - прошу его, - ваше превосходительство, завтра - верно вам
ручаюсь, что все будет как должно".
Да ушедши-то от него домой, да бегом, да бегом. Прибегаю, кричу:
"Варварка! варварка! что ж ты это, варварка, со мной наделала? С каким
ты меня человеком, может быть, расстроила? Ведь ты, - говорю, - сама со
всей твоей родней-то да и с целой губернией-то с вашей и сапога его одного
отоптанного не стоишь! Он, - говорю, - в прах и в пепел всех вас и все
начальство-то ваше истереть одной ногой может. Чего ж ты, бездельница
этакая, модничаешь? Даром я, что ли, тебя кормлю? Я бедная женщина; я на
твоих же глазах день и ночь постоянно отягощаюсь; я на твоих же глазах
веду самую прекратительную жизнь, да еще ты, - говорю, - щелчок ты этакой,
нахлебница навязалась!"
И как уж я ее тут-то ругала! Как страшно я ее с сердцов ругала, что ты
не поверишь. Кажется б вот взяла я да глаза ей в сердцах повыцарапала.
Домна Платоновна сморгнула набежавшую на один глаз слезу и проговорила
между строк: "Даже теперь жалко, как вспомню, как я ее тогда обидела".
"Гольтепа ты дворянская! - говорю ей, - вон от меня! вон, чтоб и дух
твой здесь не пах!" - и даже за рукав ее к двери бросила. Ведь вот, ты
скажи, что с сердцов человек иной раз делает: сама назавтри к ней такого
грандеву пригласила, а сама ее нынче же вон выгоняю! Ну, а она - на эти
мои слова сейчас и готова - и к двери.
У меня уж было и сердце все проходить стало, как она все это стояла-то
да молчала, а уж как она по моему по последнему слову к двери даже
обернулась, я опять и вскипела.
"Куда, куда, - говорю, - такая-сякая, ты летишь?"
Уж и сама даже не помню, какими ее словами опять изругала.
"Оставайся, - говорю, - не смей ходить!.."
"Нет, я, - говорит, - пойду".
"Как пойдешь? как ты смеешь идтить?"
"Что ж, - говорит, - вы, Домна Платоновна, на меня сердитесь, так лучше
же мне уйти".
"Сержусь! - говорю. - Нет, я мало что на тебя сержусь, я тебя буду
бить".
Она вскрикнула, да в дверь, а я ее за ручку, да на
Ну, вижу, нечего ее, дуру, слушать, хлопнула дверью и ушла. Приедет,
думаю, он сюда - сами поладят. Не одну уж такую-то я видела: все они
попервоначалу благи бывают. Что ты на меня так смотришь? Это, поверь, я
правду говорю: все так-то убиваются.
- Продолжайте, - говорю, - Домна Платоновна.
- Что ж, ты думаешь, она, поганка, сделала?
- А кто ее знает, что ее черт угораздил сделать! - сорвалось у меня со
злости.
- Уж именно правда твоя, что черт ее угораздил, - отвечала с похвалою
моей прозорливости Домна Платоновна. - Этакого человека, этакую вельможу
она, шельмовка этакая, и в двери не пустила!.. Стучал-стучал,
звонил-звонил - она тебе хоть бы ему голос какой подала. Вот ведь какая
хитростная - на что отважилась! Сидит запершись, словно ее и духу там нет.
Захожу я вечерком к нему - сейчас меня впустили - и спрашиваю: "Ну что, -
говорю, - обманула я вас, ваше превосходительство?" - а он туча тучей.
Рассказывает мне все, как он был и как ни с чем назад пошел.
"Этак, - говорит, - Домна Платоновна, любезная моя, с порядочными
людьми не поступают".
"Батюшка, - говорю, - да как это можно! верно, - говорю, - она куда на
минутую выходила или что такое - не слыхала", - ну, а сама себе думаю: "Ах
ты, варварка! ах ты, злодейка этакая! страмовщица ты!"
"Пожалуйте, - прошу его, - ваше превосходительство, завтра - верно вам
ручаюсь, что все будет как должно".
Да ушедши-то от него домой, да бегом, да бегом. Прибегаю, кричу:
"Варварка! варварка! что ж ты это, варварка, со мной наделала? С каким
ты меня человеком, может быть, расстроила? Ведь ты, - говорю, - сама со
всей твоей родней-то да и с целой губернией-то с вашей и сапога его одного
отоптанного не стоишь! Он, - говорю, - в прах и в пепел всех вас и все
начальство-то ваше истереть одной ногой может. Чего ж ты, бездельница
этакая, модничаешь? Даром я, что ли, тебя кормлю? Я бедная женщина; я на
твоих же глазах день и ночь постоянно отягощаюсь; я на твоих же глазах
веду самую прекратительную жизнь, да еще ты, - говорю, - щелчок ты этакой,
нахлебница навязалась!"
И как уж я ее тут-то ругала! Как страшно я ее с сердцов ругала, что ты
не поверишь. Кажется б вот взяла я да глаза ей в сердцах повыцарапала.
Домна Платоновна сморгнула набежавшую на один глаз слезу и проговорила
между строк: "Даже теперь жалко, как вспомню, как я ее тогда обидела".
"Гольтепа ты дворянская! - говорю ей, - вон от меня! вон, чтоб и дух
твой здесь не пах!" - и даже за рукав ее к двери бросила. Ведь вот, ты
скажи, что с сердцов человек иной раз делает: сама назавтри к ней такого
грандеву пригласила, а сама ее нынче же вон выгоняю! Ну, а она - на эти
мои слова сейчас и готова - и к двери.
У меня уж было и сердце все проходить стало, как она все это стояла-то
да молчала, а уж как она по моему по последнему слову к двери даже
обернулась, я опять и вскипела.
"Куда, куда, - говорю, - такая-сякая, ты летишь?"
Уж и сама даже не помню, какими ее словами опять изругала.
"Оставайся, - говорю, - не смей ходить!.."
"Нет, я, - говорит, - пойду".
"Как пойдешь? как ты смеешь идтить?"
"Что ж, - говорит, - вы, Домна Платоновна, на меня сердитесь, так лучше
же мне уйти".
"Сержусь! - говорю. - Нет, я мало что на тебя сержусь, я тебя буду
бить".
Она вскрикнула, да в дверь, а я ее за ручку, да на