обширноого рассуждения". Такое "обширное
рассуждение" привело его в опалу и у кагала, который в противность всех
правил напал ночью на домишко "интролигатора" и с его постели увлек его
десятилетнего сына и привез его к сдаче в рекруты. "Интролигатор"
действительно не был на очереди и представлял присяжное разыскание, что
взятый кагалом сын его имеет всего семь лет; но очередь в эти дни перед
концом набора не наблюдалась, а кагал в свою очередь представлял другое
присяжное разыскание, что мальчику уже исполнилось двенадцать лет.
Интролигатор, очевидно, предчувствовал, что мирская кривда одолеет его
правду, и, не надеясь восторжествовать над этою кривдою, отчаянно молил
подождать с принятием его сына "только день один", потому что он нанял уже
вместо своего сына наемщика, двадцатилетнего еврея, и везет его к сдаче; а
просьбу эту посылает "в увперед по почте".
^TIV^U
По обычаям, у нас существовавшим, все это ничего не значило, - и так
как самого интролигатора с его наемщиком не было в Киеве, а его мальчик был
уже привезен и завтра назначен к осмотру, то было ясно, что если он окажется
здоров и тельцем крепок, то мы его "по наружному виду" пострижем и пустим в
ход.
С этим я и отложил просьбу интролигатора в сторону с подлежащею
справкою и пометою. Более я ничего не мог сделать; но прошел час, другой, а
у меня ни с того ни с сего из ума не выходил этот бедный начитанный
переплетчик. Мне все представлялось: как он прилетит завтра сюда с его
"обширным рассуждением", а его дитя будет уже в солдатских казармах, куда
так легко попасть, но откуда выбраться трудно.
И все мне становилось жальче и жальче этого бедного жида, в просьбе
которого так неожиданно встречалось его "широкое образование", за которым
мне тут чувствовалась целая старая история, которая вечно нова в
жестоковыйном еврействе. Не должно ли было это просто значить, что человек,
имевший от природы добрую совесть, немножко пораздвинул свой умственный
кругозор и, не изменяя вере отцов своих, попытался иметь свое мнение о духе
закона, сохрываемом буквою, - стал больше заботиться об очищении своего
сердца, чем об умывании рук и полоскании скляниц, - и вот дело готово: он
"опасный вольнодумец", которого фарисейский талмудизм стремится разорить,
уничтожить и стереть с лица земли. Если бы этот человек был богат, ел свиные
колбасы у исправника, совсем позабыл Егову и не думал о его заповедях, но не
вредил фарисейской лжеправедности - это было бы ничего, - его бы терпели и
даже уважали бы и защищали; но у него явилась какая-то _ширь_, какая-то
свобода духа, - вот этого подзаконное жидовство стерпеть не может.
Восемнадцать столетий этой _старой истории_ еще не изменили; {Русское
законодательство имело в виду эту фарисейскую мстительность, и в IV томе
свода законов были положительные статьи, которыми вменялось в обязанность
при рассмотрении общественных приговоров о сдаче евреев в рекруты "за дурное
поведение" обращать строгое внимание, чтобы под видом обвинения в "дурном
поведении" не скрывались козни фанатического свойства, мстящие за
неисполнение тех или других "еврейских обрядов"; но евреи это отлично
обходили и достигали чего хотели. (Прим. автора.)} но я, впрочем,
возвращаюсь к своей истории.
Кому-нибудь, может быть, покажется странным
рассуждение" привело его в опалу и у кагала, который в противность всех
правил напал ночью на домишко "интролигатора" и с его постели увлек его
десятилетнего сына и привез его к сдаче в рекруты. "Интролигатор"
действительно не был на очереди и представлял присяжное разыскание, что
взятый кагалом сын его имеет всего семь лет; но очередь в эти дни перед
концом набора не наблюдалась, а кагал в свою очередь представлял другое
присяжное разыскание, что мальчику уже исполнилось двенадцать лет.
Интролигатор, очевидно, предчувствовал, что мирская кривда одолеет его
правду, и, не надеясь восторжествовать над этою кривдою, отчаянно молил
подождать с принятием его сына "только день один", потому что он нанял уже
вместо своего сына наемщика, двадцатилетнего еврея, и везет его к сдаче; а
просьбу эту посылает "в увперед по почте".
^TIV^U
По обычаям, у нас существовавшим, все это ничего не значило, - и так
как самого интролигатора с его наемщиком не было в Киеве, а его мальчик был
уже привезен и завтра назначен к осмотру, то было ясно, что если он окажется
здоров и тельцем крепок, то мы его "по наружному виду" пострижем и пустим в
ход.
С этим я и отложил просьбу интролигатора в сторону с подлежащею
справкою и пометою. Более я ничего не мог сделать; но прошел час, другой, а
у меня ни с того ни с сего из ума не выходил этот бедный начитанный
переплетчик. Мне все представлялось: как он прилетит завтра сюда с его
"обширным рассуждением", а его дитя будет уже в солдатских казармах, куда
так легко попасть, но откуда выбраться трудно.
И все мне становилось жальче и жальче этого бедного жида, в просьбе
которого так неожиданно встречалось его "широкое образование", за которым
мне тут чувствовалась целая старая история, которая вечно нова в
жестоковыйном еврействе. Не должно ли было это просто значить, что человек,
имевший от природы добрую совесть, немножко пораздвинул свой умственный
кругозор и, не изменяя вере отцов своих, попытался иметь свое мнение о духе
закона, сохрываемом буквою, - стал больше заботиться об очищении своего
сердца, чем об умывании рук и полоскании скляниц, - и вот дело готово: он
"опасный вольнодумец", которого фарисейский талмудизм стремится разорить,
уничтожить и стереть с лица земли. Если бы этот человек был богат, ел свиные
колбасы у исправника, совсем позабыл Егову и не думал о его заповедях, но не
вредил фарисейской лжеправедности - это было бы ничего, - его бы терпели и
даже уважали бы и защищали; но у него явилась какая-то _ширь_, какая-то
свобода духа, - вот этого подзаконное жидовство стерпеть не может.
Восемнадцать столетий этой _старой истории_ еще не изменили; {Русское
законодательство имело в виду эту фарисейскую мстительность, и в IV томе
свода законов были положительные статьи, которыми вменялось в обязанность
при рассмотрении общественных приговоров о сдаче евреев в рекруты "за дурное
поведение" обращать строгое внимание, чтобы под видом обвинения в "дурном
поведении" не скрывались козни фанатического свойства, мстящие за
неисполнение тех или других "еврейских обрядов"; но евреи это отлично
обходили и достигали чего хотели. (Прим. автора.)} но я, впрочем,
возвращаюсь к своей истории.
Кому-нибудь, может быть, покажется странным