на и прекрасна, рассматриваемая в связи с его божеством, и
если этому пути следуют нынче уже и русские ученые (как, например, покойный
киевский профессор К. И. Скворцов), то не странно ли чуждаться ознакомления
общества с его иерархами как с живыми людьми, имевшими свои добродетели и
свои недостатки, свои подвиги и свои немощи и, в общем, может быть
представляющими гораздо более утешительного и хорошего, чем распространяют о
них в глухой молве, а ей-то и внемлет толпа чрез свои мидасовы уши...
Одно духовное издание недавно откровенно изъяснилось: отчего это
происходит? - "от совершенного неумения большинства людей из духовенства
писать сколько-нибудь живо".
Я думаю, что это правда, и, - насколько во мне может быть допущено
литературного понимания, - я это утверждаю и весьма об этом соболезную. Это
скрывает от общества много хорошего из нравов нашего клира.
Почти мимовольно вырвавшиеся выше строки, которые я тем не менее желаю
здесь оставить, потому что считаю их сказанными нечаянно, но кстати, не
должны, однако же, быть истолкованы в таком претензионном смысле, как будто
я хочу или могу пополнить чем-нибудь замеченный мною печальный пробел в
нашей духовной журналистике, - доселе еще бедной живым элементом и терпящей
вполне достойное и заслуженное ею безучастие общества за свой сухой, чисто
отвлеченный тон и _неинтересный_ характер.
Вышесказанной претензии у меня нет, да и она, по правде сказать, ни на
что не нужна мне. Слабому перу моему довольно работы и без этого; но доходя
в этом рассказе до встречи с покойным митрополитом Филаретом Амфитеатровым,
я должен сказать, каким он мне представлялся со стороны _его
общечеловечности_, до которой мне, собственно, только и было теперь дело.
"XVI"
Еще ребенком у себя в Орловской губернии, откуда покойный митрополит
был родом и потому в более тесном смысле был моим "земляком", я слыхал о кем
как о человеке доброты бесконечной.
Я знал напасти и гонения, которые он терпел до занятия митрополичьей
кафедры, - гонения, которые могли бы дать превосходнейший материал для самой
живой и интересной характеристики многих лиц и их времени.
Во всех этих рассказах митрополит Филарет являлся скромным и
терпеливым, кротким и миролюбивым человеком - не более.
Активной доброты его, о которой говорили в общих чертах, я не знал ни в
одном частном проявлении.
О последнем выезде его из Петербурга, куда он более уже не возвращался,
носились слухи тоже самые общие, и то дававшие во всем первое место и
значение митрополиту московскому, - да это мне и не нужно было для того,
чтобы построить свою догадку о том: как он отнесется к известному казусу?
В Киеве я услыхал ему первые осуждения за его отношения к покойному о.
Герасиму Павскому и разделял мнения осуждавших.
Лично я его увидел в первый раз в доме председателя казенной палаты Я.
И. П., где он мне показался очень странным. Во-первых, когда все мы, хозяева
и гости, встретили его в зале (в доме П. на Михайловской улице), он
благословил всех нас, подошедших к нему за благословением, и потом, заметив
остававшуюся у стола молодую девушку, бывшую в этом доме гувернанткою, он
посмотрел на нее и, не трогаясь ни шагу далее, проговорил:
- Ну, а вы что же?
Девица сделала ему почтительный глубокий реверанс и тоже осталась на
прежнем месте.
если этому пути следуют нынче уже и русские ученые (как, например, покойный
киевский профессор К. И. Скворцов), то не странно ли чуждаться ознакомления
общества с его иерархами как с живыми людьми, имевшими свои добродетели и
свои недостатки, свои подвиги и свои немощи и, в общем, может быть
представляющими гораздо более утешительного и хорошего, чем распространяют о
них в глухой молве, а ей-то и внемлет толпа чрез свои мидасовы уши...
Одно духовное издание недавно откровенно изъяснилось: отчего это
происходит? - "от совершенного неумения большинства людей из духовенства
писать сколько-нибудь живо".
Я думаю, что это правда, и, - насколько во мне может быть допущено
литературного понимания, - я это утверждаю и весьма об этом соболезную. Это
скрывает от общества много хорошего из нравов нашего клира.
Почти мимовольно вырвавшиеся выше строки, которые я тем не менее желаю
здесь оставить, потому что считаю их сказанными нечаянно, но кстати, не
должны, однако же, быть истолкованы в таком претензионном смысле, как будто
я хочу или могу пополнить чем-нибудь замеченный мною печальный пробел в
нашей духовной журналистике, - доселе еще бедной живым элементом и терпящей
вполне достойное и заслуженное ею безучастие общества за свой сухой, чисто
отвлеченный тон и _неинтересный_ характер.
Вышесказанной претензии у меня нет, да и она, по правде сказать, ни на
что не нужна мне. Слабому перу моему довольно работы и без этого; но доходя
в этом рассказе до встречи с покойным митрополитом Филаретом Амфитеатровым,
я должен сказать, каким он мне представлялся со стороны _его
общечеловечности_, до которой мне, собственно, только и было теперь дело.
"XVI"
Еще ребенком у себя в Орловской губернии, откуда покойный митрополит
был родом и потому в более тесном смысле был моим "земляком", я слыхал о кем
как о человеке доброты бесконечной.
Я знал напасти и гонения, которые он терпел до занятия митрополичьей
кафедры, - гонения, которые могли бы дать превосходнейший материал для самой
живой и интересной характеристики многих лиц и их времени.
Во всех этих рассказах митрополит Филарет являлся скромным и
терпеливым, кротким и миролюбивым человеком - не более.
Активной доброты его, о которой говорили в общих чертах, я не знал ни в
одном частном проявлении.
О последнем выезде его из Петербурга, куда он более уже не возвращался,
носились слухи тоже самые общие, и то дававшие во всем первое место и
значение митрополиту московскому, - да это мне и не нужно было для того,
чтобы построить свою догадку о том: как он отнесется к известному казусу?
В Киеве я услыхал ему первые осуждения за его отношения к покойному о.
Герасиму Павскому и разделял мнения осуждавших.
Лично я его увидел в первый раз в доме председателя казенной палаты Я.
И. П., где он мне показался очень странным. Во-первых, когда все мы, хозяева
и гости, встретили его в зале (в доме П. на Михайловской улице), он
благословил всех нас, подошедших к нему за благословением, и потом, заметив
остававшуюся у стола молодую девушку, бывшую в этом доме гувернанткою, он
посмотрел на нее и, не трогаясь ни шагу далее, проговорил:
- Ну, а вы что же?
Девица сделала ему почтительный глубокий реверанс и тоже осталась на
прежнем месте.