И с этим он нас оставил, а вместо него тихо из-за кусточка показался
другой старец - небольшой, но ласковый, и говорит:
- Чего, дурочки, ходите? Э-эх, глупые, глупые - ступайте в свое место,
- и тоже сам ушел.
- Кто этот, что второй-то с нами говорил? - спрашивали меня дамы.
- А это, - говорю, - митрополит.
- Не может быть!
- Нет, именно он.
- Ах, боже!.. вот счастья-то сподобились! будем рассказывать всем, кто
в Орле, - не поверят! И как, голубчик, ласков-то!
- Да ведь он наш, орловский, - говорю.
- Ах, так он, верно, нас по разговору-то заметил и обласкал.
И ну плакать от полноты счастия...
Этот старец действительно был сам митрополит, который в сделанной моим
попутчицам оценке, по моему убеждению, оказал гораздо более прозорливости,
чем первый провидец. "Окаянными" моих добрых и наивных землячек назвать было
не за что, но глупыми - весьма можно.
Но со всеми-то с этими только данными для суждения о характере
покойного митрополита какие можно было вывести соображения насчет того, что
он сделает в деле интролигатора, где все мы понемножечку милосердовали, но
никто ничего не мог сделать, - не исключая даже такое, как ныне говорят,
"высокопоставленное" и многовластное лицо, как главный начальник края... Как
там этого ни представляй, а все в результате выходило, что все походили
около печи, а никто оттуда горячего каштана своими руками не выхватил, а
труд вынуть этот каштан предоставили престарелому митрополиту, которому
всего меньше было касательства к злобе нашего дня. Нто же он, в самом деле,
учинит?
^TXVII^U
Но в нетерпеливом ожидании результата, который должен был последовать в
самом остром моменте этого чисто мирского, казенного дела от духовного
владыки, мне припомнился еще один, довольно общеизвестный в свое время в
Киеве случай, где митрополит Филарет своим милосердием дал неожиданный
оборот одному деликатнейшему обстоятельству.
В одном дружественном доме Т. случилось ужасное несчастие: чрезвычайно
религиозная, превосходно образованная, возвышеннейшей души дама К. Ф.
окончила жизнь самоубийством, и притом, как нарочно, распорядилась всем так,
что не было никакой возможности отнести ее несчастную решимость к
_умоповреждению_ или какому-нибудь иному мозговому расстройству.
Врач M-к не давал такого свидетельства, а без того полиция не дозволяла
погребения с церковным обрядом и на христианском кладбище.
Все это, разумеется, еще более увеличивало скорбь и без того
пораженного событием семейства, но делать было нечего...
Тогда одному из родственников покойной, Альфреду Юнгу, плохому
редактору "Киевского телеграфа", но прекрасного сердца человеку, пришла
мысль броситься к митрополиту и просить у него разрешения похоронить
покойницу как следует, по обрядам церкви, несмотря на врачебно-полицейские
акты, которые исключали эту возможность.
Митрополит принял Юнга (хотя время уже было неурочное, - довольно
поздно к вечеру), - выслушал о несчастии Т., покачал головой и, вздохнув,
заговорил:
- Ах, бедная, бедная, бедная... Знал ее, знал... бедная.
- Владыка! не дозволяют ее схоронить по обряду - это для семейства
ужасно!
- Ну зачем не схоронить? Кто смеет не дозволить?
- Полиция не дозволяет.
- Ну что там полиция! - перебил с милосердым нетерпе