- Я ведь не писатель, - что меня спрашивать. Если бы я был писатель, -
я бы написал.
- Статью?
- Не знаю, может быть и статью.
- О чем?
- О том, чтобы всем было что жрать, - вот о чем.
- Как же это надо написать?
- Не знаю, - пишут.
- Где?
- Я не знаю; а пишут.
- Да все, - говорю, - мало куда годится.
- Оттого, что не дописывают.
- А отчего не дописывают?
- А черт их знает.
- Ума мало или смелости недостает?
- Да я не знаю.
- Вы революционер?
- Ну вот еще! Жрать всем надо, вот революция. В революцию хорошо, кто
большого роста.
- Это почему?
- Потому что маленького никто не послушает.
- А вот Наполеоны-то, - ведь они оба были небольшого роста, а их
слушались.
- Так это у французов; они на рост не глядят; а у нас надо, чтоб дылда
был и ругаться умел.
- А вы разве этого не можете?
- Нет, не могу.
- А жрать?
Он улыбнулся, но только удивительно странно, сначала одним, а потом
другим глазом, точно он не смел сразу обоими улыбнуться, и отвечал:
- Могу.
- Ну, идемте.
И он ходил со мною раз и два, и, наконец, за обычай взял со мною
питаться, и освоился до того, что раз сказал:
- А я еще и другую штуку могу.
- Какую?
- Подвыть.
- Как же это?
- Здесь нельзя - страшно.
Я об этом и позабыл, но потом мы с ним как-то пошли за город в Нельи.
Это был хороший вечер; мы все бродили, бродили, сели на бережку ручья и
незаметно осмеркли.
Он так же незаметно от меня отлучился и где-то исчез. Я задумался и
совсем про него позабыл, но вдруг вздрогнул и вскочил в ужасном испуге, и
было чего: в самом недалеком от меня расстоянии громко и протяжно провыл
голодный волк... И прежде чем я мог оправиться, - он завыл снова.
Надо было опомниться, что я всего в двух шагах от Парижа, которого
грохот слышен и которого огни отражаются зарезом, чтобы понять, как трудно
было появиться здесь волку.
И пока я это сообразил, предо мною предстал Шерамур.
- Каково? - говорит.
- Это вы выли?
- Я. Разобрали, в чем дело?
- Какое же дело?
- Слушайте.
И он опять сел на корточки, сложил у рта ладошки и завыл:
"Уаа-уаа-уаа".
- Разобрали?
- Нет; но вы действительно воете как настоящий волк.
- Еще бы! Мы, бывало, все этак хором воем.
- Кто, где?
- Техноложцы-то, в Петербурге, когда топить нечем и жрать нечего.
Завоем, - хозяйка испужается и даст дров и поплеванник - чтобы замолчали.
Ведь это слова.
Он опять опустился на корточки и еще раз завыл, но гораздо протяжнее, и
в этот раз в этом вое я разобрал слова:
Холодно, странничек, холодно;
Голодно, родименький, голодно!
И мне стало жутко и больно, а он стал рассказывать, как им бывало
холодно и как голодно, и как они, вымолив полено дров и "поплеванник", потом
разогревались, прыгая вокруг пустой комнаты и напевая:
А лягушки по дорожке
Скачут, вытянувши ножки,
Ква-ква-ква-ква,
Ква-ква-ква-ква.
На него, кажется, действовала ночь, звезды и свобода открытого
пространства. Он был в духе и в каком-то порыве на откровенность. Я этим
воспользовался.
^TГЛАВА ВОСЬМАЯ^U