пизоды своеобразной эпопеи Шерамура.
- Мы поехали, - начал он. - Графиня сама села в первый класс, и детей и
старую гувернантку англичанку тоже там посадили, а две девки и я да буфетчик
во втором сели. Буфетчик мне подал билет и говорит:
"Графиня вам тут велела".
Я говорю:
"Мне все равно". А как они стали разные глупости говорить, я и ушел в
третий класс к мужикам.
- Какие же такие нестерпимые глупости они говорили?
- Всякие глупости, все важных из себя передо мною представляли: одна
говорит, что ее американский князь соблазнить и увезть хотел, да она
отказалась, потому что на пароходе ездить не может, будто бы у нее от
колтыханья морская свинка делается. Противно слушать, а на первой станции
при нас большая история вышла: мужика возле нашего вагона бить стали. Я
говорю: "За что?" А кондуктор говорит: "Верно, заслуживает". Я самого мужика
спросил: за что? а он говорит: "Ничего!" Я подскочил к графине, говорю:
"Видите, бесправие!" А она закричала: "Ах, ах!" и окно закрыла. Буфетчик
говорит: "Разве можно беспокоить". Я говорю: "Если она христианка, она могла
за бедного заступиться". А он: "С какой стати этак можете? - вы энгелист". А
я говорю: "А ты дурак". И повздорили. Они и начали про студентов намеки.
"Теперь, говорит, все взялись за этот энгелизм. Коим и не стоило звания
своего пачкать, и те нынче счеты считают. У нас тоже теперь новый правитель
- только вступил, сейчас счеты стал перемарывать. "Зачем, говорит, пельсики
пять с полтиной ставить, когда они по два рубля у Юлисеева? - Это
воровство". Ах ты дрянь юная! Мы при твоем отце не такие счеты писали, и
ничего, потому что то был настоящий барии: сам пользовался и другим не
мешал; а ты вон что!
Девки так и ахают:
"Ишь, подлец! ишь, каналья!"
А тот говорит:
"Ну так я ему сейчас и ввернул, чего он и не думал: "Мало ли что,
говорю, у Юлисеева, мы бакалейщика Юлисеева довольно знаем, что это одна
лаферма, а продает кто попало, - со всякого звания особ". - "К чему мне это
знать?" говорит. "А к тому-с, что там все продается для обыкновенной
публики, а у нас дом, - мы домового поставщика имеем - у него берем". -
"Вперед, говорит, у Юлисеева брать". - "Очень хорошо, говорю, только если их
сиятельство в каком-нибудь фрукте отравят, так я не буду отвечать".
Девки визжат: "Ловко, ловко! Ожегся?"
"Страфил! и весь энгелизм спустил: "Бери, говорит, негодяй, у своего
поставщика, а то ты и вправду за три целковых кого угодно отравишь".
А девки радостно подхватывают: "Очень просто, что так! - очень просто!"
И сами что-то едят, а буфетчик мне очистки предлагает: "У вас, говорит,
желудок крепкого характера, - а у меня с фистулой. Кушайте. А если не
хотите, мы на бал дешевым студентам за окно выбросим". А потом вдруг все:
хи-хи да ха-ха-ха, и: "точно так, как наше к вашему". Я этого уже слушать не
мог и пересел к мужикам.
- Что же вас в этих словах особенно возмутило?
- Ну как же: цинизм: "наше к вашему". - Разве я не понимаю?
- Да я-то, - говорю, - не понимаю: что тут такого особенно циничного.
- Ну оставьте, пожалуйста, - очень это понятно.
- Извольте; оставляю, но все-таки где вы видите цинизм - не понимаю.
- Ну, а я понимаю: я даже в Петербург хотел вернуться и сошел, но
только денег не было. Начальник станции велел с другим поездом в
- Мы поехали, - начал он. - Графиня сама села в первый класс, и детей и
старую гувернантку англичанку тоже там посадили, а две девки и я да буфетчик
во втором сели. Буфетчик мне подал билет и говорит:
"Графиня вам тут велела".
Я говорю:
"Мне все равно". А как они стали разные глупости говорить, я и ушел в
третий класс к мужикам.
- Какие же такие нестерпимые глупости они говорили?
- Всякие глупости, все важных из себя передо мною представляли: одна
говорит, что ее американский князь соблазнить и увезть хотел, да она
отказалась, потому что на пароходе ездить не может, будто бы у нее от
колтыханья морская свинка делается. Противно слушать, а на первой станции
при нас большая история вышла: мужика возле нашего вагона бить стали. Я
говорю: "За что?" А кондуктор говорит: "Верно, заслуживает". Я самого мужика
спросил: за что? а он говорит: "Ничего!" Я подскочил к графине, говорю:
"Видите, бесправие!" А она закричала: "Ах, ах!" и окно закрыла. Буфетчик
говорит: "Разве можно беспокоить". Я говорю: "Если она христианка, она могла
за бедного заступиться". А он: "С какой стати этак можете? - вы энгелист". А
я говорю: "А ты дурак". И повздорили. Они и начали про студентов намеки.
"Теперь, говорит, все взялись за этот энгелизм. Коим и не стоило звания
своего пачкать, и те нынче счеты считают. У нас тоже теперь новый правитель
- только вступил, сейчас счеты стал перемарывать. "Зачем, говорит, пельсики
пять с полтиной ставить, когда они по два рубля у Юлисеева? - Это
воровство". Ах ты дрянь юная! Мы при твоем отце не такие счеты писали, и
ничего, потому что то был настоящий барии: сам пользовался и другим не
мешал; а ты вон что!
Девки так и ахают:
"Ишь, подлец! ишь, каналья!"
А тот говорит:
"Ну так я ему сейчас и ввернул, чего он и не думал: "Мало ли что,
говорю, у Юлисеева, мы бакалейщика Юлисеева довольно знаем, что это одна
лаферма, а продает кто попало, - со всякого звания особ". - "К чему мне это
знать?" говорит. "А к тому-с, что там все продается для обыкновенной
публики, а у нас дом, - мы домового поставщика имеем - у него берем". -
"Вперед, говорит, у Юлисеева брать". - "Очень хорошо, говорю, только если их
сиятельство в каком-нибудь фрукте отравят, так я не буду отвечать".
Девки визжат: "Ловко, ловко! Ожегся?"
"Страфил! и весь энгелизм спустил: "Бери, говорит, негодяй, у своего
поставщика, а то ты и вправду за три целковых кого угодно отравишь".
А девки радостно подхватывают: "Очень просто, что так! - очень просто!"
И сами что-то едят, а буфетчик мне очистки предлагает: "У вас, говорит,
желудок крепкого характера, - а у меня с фистулой. Кушайте. А если не
хотите, мы на бал дешевым студентам за окно выбросим". А потом вдруг все:
хи-хи да ха-ха-ха, и: "точно так, как наше к вашему". Я этого уже слушать не
мог и пересел к мужикам.
- Что же вас в этих словах особенно возмутило?
- Ну как же: цинизм: "наше к вашему". - Разве я не понимаю?
- Да я-то, - говорю, - не понимаю: что тут такого особенно циничного.
- Ну оставьте, пожалуйста, - очень это понятно.
- Извольте; оставляю, но все-таки где вы видите цинизм - не понимаю.
- Ну, а я понимаю: я даже в Петербург хотел вернуться и сошел, но
только денег не было. Начальник станции велел с другим поездом в