Москву
отвезть, а в Петербург, говорит, без билета нельзя. А поезд подходит - опять
того знакомого мужика, которого били, ведут и опять наколачивают. Я его
узнал, говорю: "За что тебя опять?" А он говорит: "Не твое дело". Я приехал
в Москву - в их дом, и все спал, а потом встал, а на дворе уже никого нет, -
говорят уехали.
- Вас бросили?
- Не взбудили. Я проспал - пошел на станцию за книгами - книги свои
взять - и вижу, опять поезд подъехал, и опять того знакомого мужика бьют. Я
думаю: вот черт возьми! - и захотел узнать: за что! А он, как его отбили, с
платформы соскочил и прямо за вороты, - снял шапку и на все сорок сороков
раскрещивается. Я говорю: "Ты бы, дурак, чем башкой по пустякам кивать, -
шел бы к мировому". - "А мне чего, говорит, без мирового недостает?" -
"Шея-то небось болит?" - "Так что же такое: у нас шея завсегда может болеть,
мы мужики: а донес господь - я ему и благодарствую". - "А что били тебя -
это ничего?" - "А какая важность, господа лише дрались, да мы терпели - и
перетерпели: теперь они и сами обосели - стали смирные". - "Вот от этого,
говорю, в тебе и нет человеческой гордости, а ты стал скотина". - "Через что
такое, отвечает, скотина, когда я своих родителев знаю". - "Экое, говорю,
животное: никаких чувств в тебе нет". А он начал сердиться: "Что ты,
говорит, ко мне вяжешься: какое еще чувство, если мне так надобе". - "Отчего
же это так надобе, чтобы тебя на всякой станции били?" - "Ан совсем,
говорит, не на всякой". - "Я, говорю, видел". - "А мне, говорит, это еще
лучше тебя известно: всего четыре раза за путину похлопали, только на
больших станциях, где билет проверяют. Какое же тут чувство? потолкают и
вон, а я на другой поездок сяду, да вот бог дал, ничего не платя и доехал".
Понимаете, какой отличный народ! Я его практическому смыслу подивился, и как
у меня полтора рубля было, я ему помочь хотел. "Дальше, спрашиваю,
куда-нибудь поедешь?" - "Дальше мне теперь все равно что рукой подать -
всего в Тульскую губернию: мы с Москвой-то суседи". - "А все же ведь и тут
опять чугунка". - "Простое дело, что чугунка". - "Так опять деньги надо". Он
посмотрел и говорит: "Это не твое расположение". - "Да у тебя есть деньги
или нет?" - "С чего так нет: мы мужики, а не то что, - мы работаем, а не
крадем, чтобы у нас не было. У нас что надобе есть". - "А то лучше, говорю,
признайся: я тебе дам". - "Нам чужого не надо: у нас вот они свои, кровные".
Вытащил кошель и хвалится: "Видишь, говорит, что есть названье от бога
родитель, - вот я родитель: я побои претерпел, а на билет ничего не извел -
без билета доехал. Все, что заработал, - вот все оно цело - деткам везу; а
еще захочу, так и в церкву дам за свое здоровье. Понимаешь?" - "Глупо,
говорю, в церковь давать". - "Ну, этого говорить ты не смей, а то вот
что..." И кулак мне к носу. - Что за народ? что за народ! - воскликнул
Шерамур и даже впотьмах весь расцветился. - Я, - говорит, - не вытерпел:
"Молодец, говорю, пойдем, я тебя угощу в трактире". А он сейчас кошель
скорей прятать и стал уходить. Я за ним, а он от меня еще шибче, да на углу
хлоп, упал и растянулся. "Чего ты, говорю, дурак, бежишь?" - "А ты чего,
говорит, меня гонишь: я ведь твоего не прошу". - "Чего же ты меня боишься?"
- "Ты деньги увидал и скрасть хочешь", и с этим как дернет во всю мочь:
"Каррраул!" Нас обои
отвезть, а в Петербург, говорит, без билета нельзя. А поезд подходит - опять
того знакомого мужика, которого били, ведут и опять наколачивают. Я его
узнал, говорю: "За что тебя опять?" А он говорит: "Не твое дело". Я приехал
в Москву - в их дом, и все спал, а потом встал, а на дворе уже никого нет, -
говорят уехали.
- Вас бросили?
- Не взбудили. Я проспал - пошел на станцию за книгами - книги свои
взять - и вижу, опять поезд подъехал, и опять того знакомого мужика бьют. Я
думаю: вот черт возьми! - и захотел узнать: за что! А он, как его отбили, с
платформы соскочил и прямо за вороты, - снял шапку и на все сорок сороков
раскрещивается. Я говорю: "Ты бы, дурак, чем башкой по пустякам кивать, -
шел бы к мировому". - "А мне чего, говорит, без мирового недостает?" -
"Шея-то небось болит?" - "Так что же такое: у нас шея завсегда может болеть,
мы мужики: а донес господь - я ему и благодарствую". - "А что били тебя -
это ничего?" - "А какая важность, господа лише дрались, да мы терпели - и
перетерпели: теперь они и сами обосели - стали смирные". - "Вот от этого,
говорю, в тебе и нет человеческой гордости, а ты стал скотина". - "Через что
такое, отвечает, скотина, когда я своих родителев знаю". - "Экое, говорю,
животное: никаких чувств в тебе нет". А он начал сердиться: "Что ты,
говорит, ко мне вяжешься: какое еще чувство, если мне так надобе". - "Отчего
же это так надобе, чтобы тебя на всякой станции били?" - "Ан совсем,
говорит, не на всякой". - "Я, говорю, видел". - "А мне, говорит, это еще
лучше тебя известно: всего четыре раза за путину похлопали, только на
больших станциях, где билет проверяют. Какое же тут чувство? потолкают и
вон, а я на другой поездок сяду, да вот бог дал, ничего не платя и доехал".
Понимаете, какой отличный народ! Я его практическому смыслу подивился, и как
у меня полтора рубля было, я ему помочь хотел. "Дальше, спрашиваю,
куда-нибудь поедешь?" - "Дальше мне теперь все равно что рукой подать -
всего в Тульскую губернию: мы с Москвой-то суседи". - "А все же ведь и тут
опять чугунка". - "Простое дело, что чугунка". - "Так опять деньги надо". Он
посмотрел и говорит: "Это не твое расположение". - "Да у тебя есть деньги
или нет?" - "С чего так нет: мы мужики, а не то что, - мы работаем, а не
крадем, чтобы у нас не было. У нас что надобе есть". - "А то лучше, говорю,
признайся: я тебе дам". - "Нам чужого не надо: у нас вот они свои, кровные".
Вытащил кошель и хвалится: "Видишь, говорит, что есть названье от бога
родитель, - вот я родитель: я побои претерпел, а на билет ничего не извел -
без билета доехал. Все, что заработал, - вот все оно цело - деткам везу; а
еще захочу, так и в церкву дам за свое здоровье. Понимаешь?" - "Глупо,
говорю, в церковь давать". - "Ну, этого говорить ты не смей, а то вот
что..." И кулак мне к носу. - Что за народ? что за народ! - воскликнул
Шерамур и даже впотьмах весь расцветился. - Я, - говорит, - не вытерпел:
"Молодец, говорю, пойдем, я тебя угощу в трактире". А он сейчас кошель
скорей прятать и стал уходить. Я за ним, а он от меня еще шибче, да на углу
хлоп, упал и растянулся. "Чего ты, говорю, дурак, бежишь?" - "А ты чего,
говорит, меня гонишь: я ведь твоего не прошу". - "Чего же ты меня боишься?"
- "Ты деньги увидал и скрасть хочешь", и с этим как дернет во всю мочь:
"Каррраул!" Нас обои