- Всем нравилось.
- Да ведь это державинское стихотворение: оно есть печатное.
- Ну, рассказывайте-ка.
- Не верите?
- Разумеется.
- Ну так знайте же, что это переложение псалма, и оно было в
хрестоматии, по которой мы, бывало, грамматический разбор делали.
- Ну, а мы не делали.
- Бедняжки.
- Ничего не бедняжки.
- А когда вы окончили свою технологию?,
- Я ее не кончал.
- Почему?
- Политическая история помешала.
- А какая же это была история?
- Наши студенты на двор просились.
- Для какой надобности?
- Как для какой надобности? Без двора разве можно? двор заперли, и
некуда деться: мы проситься. Бударь говорит: нельзя на двор - от начальства
не велено, а мы его отпихнули, и пошел бунт.
- Верно, прежде была какая-нибудь распря.
- Я тогда не ходил, у меня за ухом юрунда какая-то вспухла, и ее в тот
день только распороли.
- Как же вы этим не оправдались?
- А как это оправдаться, стали нас показывать, - бударь на меня
говорит: "Вот и этот черномордый тоже на двор просился". Меня отставили, а
ему велели изложить. Он говорит: "Я не пущал, а он, как Спиноза, промеж ног
проюркнул". Меня за это арестовали.
- За Спинозу?
- Да.
- Долго же вы были под арестом?
- Нет; я скоро в деревню уехал, - меня графиня выпросила.
Он, к крайнему моему удивлению, назвал одно из самых великосветских
имен. Я впервые ему не поверил.
- Почему она вас знала?
- Ничего не знала, а у нас был директор Ермаков, которого все знали, и
он был со всеми знаком, и с этой с графинею. Она прежде жила как все, -
экозес танцевала, а потом с одним англичанином познакомилась, и ей
захотелось людей исправлять. Ермаков за нас заступался, рассказывал всем,
что нас "исправить можно". А она услыхала и говорит: "Ах, дайте мне одного -
самого несчастного". Меня и послали. Я и идти не хотел, а директор говорит:
"Идите - она добрая".
- И что же: вправду так вышло?
- Ничего не правда. Пустили к ней скоро - у нее внизу особый зал был.
Там люди какие-то, - все молились. Потом меня спросила: "Читал ли
евангелие?" Я говорю: "Нет". - "Прочитайте, говорит, и придите". Я прочитал.
- Все прочитали?
- Все.
- Что же - понравилось вам?
- Разумеется, мистики много, а то бы ничего: есть много хорошего.
Почеркать бы надо по местам...
- Вы так и графине отозвались?
- Не помню, - да ведь еще раньше генерал Дубельт говорил... Я читал об
этом, а с графиней... не помню... Все равно она была дура. Она мне долбила
все про спасение, только мне спать захотелось, а ничего не понял.
- Что же такое было непонятное?
- "Надо прийти ко Христу". Очень рад, - только как это сделать? Или
будто я спасен... Почему я это знаю! Или про кровь там и все этакое: ничего
по-настоящему нельзя понять. Я сказал, что я этого не понимаю и мне это не
нужно. Она стала сердиться: "Оставим, говорит, до деревни, - вы там
поймете". Дорогою хотела меня с собой посадить и читать, а потом во второй
класс послала; две девки, я да буфетчик. Мы и поссорились.
- Какое же вам до них дело было?
- Подлости говорят и бесстыдство: я это ненавижу; а потом с мужиком
скандал вышел - все и пропало,
^TГЛАВА ДЕВЯТАЯ^U
Вот в чем заключался этот эпизод - нелепый, курьезный и отрывочный, как
все э
- Да ведь это державинское стихотворение: оно есть печатное.
- Ну, рассказывайте-ка.
- Не верите?
- Разумеется.
- Ну так знайте же, что это переложение псалма, и оно было в
хрестоматии, по которой мы, бывало, грамматический разбор делали.
- Ну, а мы не делали.
- Бедняжки.
- Ничего не бедняжки.
- А когда вы окончили свою технологию?,
- Я ее не кончал.
- Почему?
- Политическая история помешала.
- А какая же это была история?
- Наши студенты на двор просились.
- Для какой надобности?
- Как для какой надобности? Без двора разве можно? двор заперли, и
некуда деться: мы проситься. Бударь говорит: нельзя на двор - от начальства
не велено, а мы его отпихнули, и пошел бунт.
- Верно, прежде была какая-нибудь распря.
- Я тогда не ходил, у меня за ухом юрунда какая-то вспухла, и ее в тот
день только распороли.
- Как же вы этим не оправдались?
- А как это оправдаться, стали нас показывать, - бударь на меня
говорит: "Вот и этот черномордый тоже на двор просился". Меня отставили, а
ему велели изложить. Он говорит: "Я не пущал, а он, как Спиноза, промеж ног
проюркнул". Меня за это арестовали.
- За Спинозу?
- Да.
- Долго же вы были под арестом?
- Нет; я скоро в деревню уехал, - меня графиня выпросила.
Он, к крайнему моему удивлению, назвал одно из самых великосветских
имен. Я впервые ему не поверил.
- Почему она вас знала?
- Ничего не знала, а у нас был директор Ермаков, которого все знали, и
он был со всеми знаком, и с этой с графинею. Она прежде жила как все, -
экозес танцевала, а потом с одним англичанином познакомилась, и ей
захотелось людей исправлять. Ермаков за нас заступался, рассказывал всем,
что нас "исправить можно". А она услыхала и говорит: "Ах, дайте мне одного -
самого несчастного". Меня и послали. Я и идти не хотел, а директор говорит:
"Идите - она добрая".
- И что же: вправду так вышло?
- Ничего не правда. Пустили к ней скоро - у нее внизу особый зал был.
Там люди какие-то, - все молились. Потом меня спросила: "Читал ли
евангелие?" Я говорю: "Нет". - "Прочитайте, говорит, и придите". Я прочитал.
- Все прочитали?
- Все.
- Что же - понравилось вам?
- Разумеется, мистики много, а то бы ничего: есть много хорошего.
Почеркать бы надо по местам...
- Вы так и графине отозвались?
- Не помню, - да ведь еще раньше генерал Дубельт говорил... Я читал об
этом, а с графиней... не помню... Все равно она была дура. Она мне долбила
все про спасение, только мне спать захотелось, а ничего не понял.
- Что же такое было непонятное?
- "Надо прийти ко Христу". Очень рад, - только как это сделать? Или
будто я спасен... Почему я это знаю! Или про кровь там и все этакое: ничего
по-настоящему нельзя понять. Я сказал, что я этого не понимаю и мне это не
нужно. Она стала сердиться: "Оставим, говорит, до деревни, - вы там
поймете". Дорогою хотела меня с собой посадить и читать, а потом во второй
класс послала; две девки, я да буфетчик. Мы и поссорились.
- Какое же вам до них дело было?
- Подлости говорят и бесстыдство: я это ненавижу; а потом с мужиком
скандал вышел - все и пропало,
^TГЛАВА ДЕВЯТАЯ^U
Вот в чем заключался этот эпизод - нелепый, курьезный и отрывочный, как
все э