посмотрел и говорит: - Вот по этой погиб, а по этой спасен. Я скажу, что вы
читали и пошли на спасенье.
Прием оказался хорош. В тот день Шерамуру, наперекор всем проискам
буфетчика, прислали супу и котлет, а после обеда пришла графиня и принесла
новых трактатцев и флакон. Еврей сказал, что больной слаб, и графиня его не
утруждала; она спросила его только: "Видите, что вы погибли..." Он отвечал:
"Погиб". Она стала на колени и долго молилась. Шерамур из всей молитвы запо-
мнил только: "еще молим тебя, господи, и еще молим тебя". Она спросила:
имеет ли он сколько-нибудь Христа? Он поморщился, но сказал: "Немножко
имею". Она еще помолилась, а потом ушла, но флакон оставила. С тех пор его
стали отлично кормить, и графиня к нему приходила с трактатцами и флаконом,
а также приводила раза два англичанку, и обе возле него молились. Он вел
себя, как учил еврей: но все путал, говорил то "погиб", то имеет Христа.
Еврей заметил по своим приметам, что это долго стоит на лизисе, -
вскрыл Шерамуру нарыв и сказал: "Ну, теперь скажите: "спасен". Шерамур так и
сделал. Он был "спасен", графиня утешалась; она приобрела Христу первого
нигилиста и велела Шерамуру по выздоровлении приходить к ней, чтобы петь с
верными и учить детей писать и закону божию. И как с этих пор лично ей он
уже был неинтересен, то она его бросила, а буфетчик опять стал ему посылать
вместо "куричьего супу" - "свинячьи котлеты" и вместо "кокайского вина" -
"подмадерный херес". Продолжали навещать Шерамура только фельдшер да
англичанка, которая в эту пору и явилась изобретательницею его нынешней
клички. Графиня при первом взгляде на него назвала его "Черномор" - что ему
и очень шло, графинины горничные сделали из этого "черномордый", - но и это
было кстати, а англичанка по-своему все перековеркала в "Шерамур". Однако,
впрочем, и это тоже имело свою стать, хотя в смысле иронии.
Впрочем, началось это без иронии. Никому не благодарный и ни на кого не
жаловавшийся, Шерамур при воспоминании об этой даме морщил брови.
- С губкою, - говорит, - все приходила и с теплой водичкой, - чирей
размывать. Я сяду на край кровати, а она стоит, - на затылке мне мочит, а
лицо мое себе в грудь прижмет - ужасно неприятно; она полная и как зажмет
лицо, совсем дышать нельзя, а она еще такие вопросы предлагает, что видно,
какая дура.
- Какие же вопросы, Шерамур?
- "Приятно ли?" - "Разумеется, говорю, от теплой воды хорошо, а дышать
трудно". Или: "Ти ни о чем не дюмаешь?" Говорю: "О чем мне думать?" - "А ти,
говорит, дюмай, ти дюмай!" После было выдумала еще мне лицо губкой обтирать,
но это я сразу отбил - говорю: "Уж это, пожалуйста, не надо: у меня здесь не
болит",
- Да она, верно, в вас влюбилась?
- Ну вот еще! Просто дура.
- А чем же у вас с нею все кончилось?
- Еще что скажете!
- А что?
- Да никогда ничего и не начиналось; а просто как я выздоровел и
сунулся в это божество - сейчас пошли отовсюду неприятности.
- Вы не умели петь или не умели преподавать?
- Я не пел, а там чай с молоком давали, так я просто ходил сидеть, чтоб
чаю дали.
- Вам не нравилось, как графиня говорит?
- Глупости.
- Однако хуже попов или лучше, толковее?
- У попов труднее.
- Чем?
- У них, как тот мужик говорил, "вумственнее" - они подите-ка какие
вопросы закатывают.
- Я, - говорю, - не зна