же обеспечен, как
нынче. _Никогда_ у него не было ни определенного жительства, ни постоянных
занятий. Он иногда что-то заработывал, нося что-то в таре, иногда катал
какие-то бревна. Что ему за это платили - не знаю, но знаю, что иметь
столько денег, чтобы пообедать за восемьдесят сантимов и выспаться в
ночлежном доме, - это было его высшее благополучие. В большинстве же случаев
у него не было никакой работы, тем более что, перекатывая бревна, он сломал
ногу, а от носки тяжестей протирал свои очень хорошенькие дамские плечи,
пленившие англичанку. Очевидно, в работе у него ни на что недоставало
сноровки. Отдыхал же он днем и ночью на бульварах. Это трудно, но можно в
Париже, а по привычке Шерамуру даже не казалось трудно.
- Я, - говорил он, - ловко спать могу,
То есть, он мог спать сидя на лавочке, так, чтобы этого не заметил
sergent de ville {Полицейский (франц.).}.
- А если он вас заметит?
- Я на другую иду.
- Ведь и с другой сгонят?
- Не скоро, - с полчаса можно поспать. Надо только переходить на ту
сторону, откуда он идет.
Но теперь обращаемся к _случаю_.
Раз, выйдя из русской церкви, я встретился в парке Монсо с моею давнею
знакомою, г-жою Т. Мы сидели на скамеечке и говорили о тех, кого знали и
которых теперь хотелось вспомнить. А нам было о ком побеседовать, так как
знакомство наше с этою дамою началось еще во дни восторгов, пробужденных
псковскою историею Гемпеля с Якушкиным и тверскою эпопеею "пяти дворян". Мы
вместе перегорали в этих трепетаниях - потом разбились: она, тогда еще
молодая дама с именем и обеспеченным состоянием, переселилась на житье в
Париж, а я - мелкая литературная сошка, остался на родине испытывать тоску
за различные мои грехи, и всего более за то, чего во мне никогда не было, то
есть за какое-то _направление_.
С тех пор минуло без малого четверть столетия, и многое изменилось -
одних не стало, другие очутились слишком далеко, а мы, которых здесь свел
случай после долгой разлуки, могли не без интереса подвергнуть друг друга
проверкам: что в ком из нас испарилось, что осталось и во что переложилось и
окрасилось. Она в это время видела больше меня людей интересных, и притом
таких, о которых я имел только одни книжные понятия. В дни ее отъезда я
помню, что она горела одним постоянным и ни на минуту не охлажденным
желанием стать близко к Гарибальди и к Герцену. О первом она писала, что
ездила на Капреру, но Гарибальди ей не понравился: он не чуждался женского
пола, но относился к дамам слишком реально. Он ей показался лучше издали, но
почему и как - я ее о том не расспрашивал. Герцен тоже не выдержал критики:
он сделался под старость "не интересен как тайный советник" и очень капризен
и придирчив. Дама весьма хорошо умела представлять, как она краснела за него
в одном женевском ресторане - где он при множестве туристов "вел
возмутительную сцену с горчичницей" за то, что ему подали не такую горчицу.
Он был подвязан под горло салфеткою и кипятился совершенно как русский
помещик. Все даже оборачивались... И это был тот, чьи остроумные клички и
прозвища так смешили либеральный Петербург шестидесятых годов! Это
невозможно было снести: дама махнула рукой на подвязанного салфеткой старца
и даже в виде легкой иронии отыгралась с ним на его же картах: она называла
его "салфеточным". Зате
нынче. _Никогда_ у него не было ни определенного жительства, ни постоянных
занятий. Он иногда что-то заработывал, нося что-то в таре, иногда катал
какие-то бревна. Что ему за это платили - не знаю, но знаю, что иметь
столько денег, чтобы пообедать за восемьдесят сантимов и выспаться в
ночлежном доме, - это было его высшее благополучие. В большинстве же случаев
у него не было никакой работы, тем более что, перекатывая бревна, он сломал
ногу, а от носки тяжестей протирал свои очень хорошенькие дамские плечи,
пленившие англичанку. Очевидно, в работе у него ни на что недоставало
сноровки. Отдыхал же он днем и ночью на бульварах. Это трудно, но можно в
Париже, а по привычке Шерамуру даже не казалось трудно.
- Я, - говорил он, - ловко спать могу,
То есть, он мог спать сидя на лавочке, так, чтобы этого не заметил
sergent de ville {Полицейский (франц.).}.
- А если он вас заметит?
- Я на другую иду.
- Ведь и с другой сгонят?
- Не скоро, - с полчаса можно поспать. Надо только переходить на ту
сторону, откуда он идет.
Но теперь обращаемся к _случаю_.
Раз, выйдя из русской церкви, я встретился в парке Монсо с моею давнею
знакомою, г-жою Т. Мы сидели на скамеечке и говорили о тех, кого знали и
которых теперь хотелось вспомнить. А нам было о ком побеседовать, так как
знакомство наше с этою дамою началось еще во дни восторгов, пробужденных
псковскою историею Гемпеля с Якушкиным и тверскою эпопеею "пяти дворян". Мы
вместе перегорали в этих трепетаниях - потом разбились: она, тогда еще
молодая дама с именем и обеспеченным состоянием, переселилась на житье в
Париж, а я - мелкая литературная сошка, остался на родине испытывать тоску
за различные мои грехи, и всего более за то, чего во мне никогда не было, то
есть за какое-то _направление_.
С тех пор минуло без малого четверть столетия, и многое изменилось -
одних не стало, другие очутились слишком далеко, а мы, которых здесь свел
случай после долгой разлуки, могли не без интереса подвергнуть друг друга
проверкам: что в ком из нас испарилось, что осталось и во что переложилось и
окрасилось. Она в это время видела больше меня людей интересных, и притом
таких, о которых я имел только одни книжные понятия. В дни ее отъезда я
помню, что она горела одним постоянным и ни на минуту не охлажденным
желанием стать близко к Гарибальди и к Герцену. О первом она писала, что
ездила на Капреру, но Гарибальди ей не понравился: он не чуждался женского
пола, но относился к дамам слишком реально. Он ей показался лучше издали, но
почему и как - я ее о том не расспрашивал. Герцен тоже не выдержал критики:
он сделался под старость "не интересен как тайный советник" и очень капризен
и придирчив. Дама весьма хорошо умела представлять, как она краснела за него
в одном женевском ресторане - где он при множестве туристов "вел
возмутительную сцену с горчичницей" за то, что ему подали не такую горчицу.
Он был подвязан под горло салфеткою и кипятился совершенно как русский
помещик. Все даже оборачивались... И это был тот, чьи остроумные клички и
прозвища так смешили либеральный Петербург шестидесятых годов! Это
невозможно было снести: дама махнула рукой на подвязанного салфеткой старца
и даже в виде легкой иронии отыгралась с ним на его же картах: она называла
его "салфеточным". Зате