обиделась
такою грубостью, и кузен Вово лишился вперед приглашений. Дама называла это
"русским великосветским бебеизмом", который ставила без сравнения ниже
шерамурова чавканья, - а я ее не оспаривал.
- Конечно, - говорю, - такой неделикатности Шерамур не сделает, но вот
меня занимает: как он поведет себя с дипломатом? Предупредили ли вы того:
какой это экземпляр?
- Как же - я все сказала.
- Ну, и что же он?
- Очень смеялся.
Я покачал головою и сомнительно спросил:
- Зачем же он очень смеялся?
- А что?
- Да так... Зачем это они все нынче любят _очень смеяться_, когда
слышат о страдающих людях. Лучше бы _немножко_ посмеяться и _больше_ о них
подумать.
И она вздохнула и говорит:
- Правда, правда, правда.
- А когда, - опрашиваю, - их rendez-vous? {Свидание (франц.).}
- Завтра.
- Ну, хорошо. А Шерамуру вы не дали никакого наставления, как ему себя
держать?
- Нет.
- Это очень жаль.
- Да не могла, - говорит, - он так скоро убежал, что мы и не
простились.
- Отчего же так?
- Не знаю; должна была на минуту выйти и предложила ему почитать книгу,
а когда пришла опять в комнату, - его уже не было; девушка говорит: швырнул
книгу и убежал, как будто за ним сам дьявол гнался.
- Что за чудак!
- Да.
- Что же это может значить?
- Я вас могла бы об этом спросить, вы его больше знаете.
- Так, - говорю, - но надо знать: что перед этим было?
- Перед этим? - перед этим он съел довольно много омлета с малиной.
- А, - говорю, - это тоже не шутка.
И мы оба, казалось нам, поняли и рассмеялись.
- Но, впрочем, - добавила она, - я надеюсь, что все будет хороню.
А я, признаться, на это не надеялся, хотя сам не знал, почему все
добрые надежды на его счет были мне чужды.
Затем, следующий день я провел в беготне и в сборах и не видал
Шерамура. Консьерж говорил, что он приходил, узнал, что меня нет дома, и
ушел, что-то написав на притолке.
Я долго разбирал и прочитал нечто несообразное и не отвечавшее главному
интересу минуты. Надпись гласила: "Оставьте мне пузырнику глазных капель,
что помогают от зубной бели".
Я знал, что он один" раз, когда у него болели зубы, взял в рот бывшие у
меня глазные капли и тотчас исцелел. Это меня тогда удивило и насмешило, и я
отдал консьержу "пузырнику", чтобы передал Шерамуру, если он не застанет
меня дома. Но он не приходил за глазными каплями - вероятно, зубы его прошли
сами собою.
На следующий день он не явился, и еще день его тоже не было, а потом
уже наступил и день моего отъезда. Шерамур как в воду канул.
Я был в затруднении; мне чрезвычайно хотелось знать: чем его бог через
добрых людей обрадовал; но Шерамура нет и нет - как сквозь землю провалился.
Хоть неловко было докучать моей даме после прощания, но я урвал минутку
и еду к ней, чтобы узнать: не был ли у ней мой несмысль или не слыхала ли о
нем чего-нибудь от того, к кому его посылала.
Приезжаю и не застаю ее дома: говорят, она на целую неделю уехала к
приятельнице за Сен-Клу.
Конечно, больше искать слухов было негде, и я помирился с той мыслью,
что, вероятно, так завтра и уеду, ничего не узнав о Шерамуре. А потом,
думаю, он, пожалуй, так и затеряется, и в сознании моем о нем останется
какой-то рассучившийся обрывок... Будет и жалко и досадно всю жиз
такою грубостью, и кузен Вово лишился вперед приглашений. Дама называла это
"русским великосветским бебеизмом", который ставила без сравнения ниже
шерамурова чавканья, - а я ее не оспаривал.
- Конечно, - говорю, - такой неделикатности Шерамур не сделает, но вот
меня занимает: как он поведет себя с дипломатом? Предупредили ли вы того:
какой это экземпляр?
- Как же - я все сказала.
- Ну, и что же он?
- Очень смеялся.
Я покачал головою и сомнительно спросил:
- Зачем же он очень смеялся?
- А что?
- Да так... Зачем это они все нынче любят _очень смеяться_, когда
слышат о страдающих людях. Лучше бы _немножко_ посмеяться и _больше_ о них
подумать.
И она вздохнула и говорит:
- Правда, правда, правда.
- А когда, - опрашиваю, - их rendez-vous? {Свидание (франц.).}
- Завтра.
- Ну, хорошо. А Шерамуру вы не дали никакого наставления, как ему себя
держать?
- Нет.
- Это очень жаль.
- Да не могла, - говорит, - он так скоро убежал, что мы и не
простились.
- Отчего же так?
- Не знаю; должна была на минуту выйти и предложила ему почитать книгу,
а когда пришла опять в комнату, - его уже не было; девушка говорит: швырнул
книгу и убежал, как будто за ним сам дьявол гнался.
- Что за чудак!
- Да.
- Что же это может значить?
- Я вас могла бы об этом спросить, вы его больше знаете.
- Так, - говорю, - но надо знать: что перед этим было?
- Перед этим? - перед этим он съел довольно много омлета с малиной.
- А, - говорю, - это тоже не шутка.
И мы оба, казалось нам, поняли и рассмеялись.
- Но, впрочем, - добавила она, - я надеюсь, что все будет хороню.
А я, признаться, на это не надеялся, хотя сам не знал, почему все
добрые надежды на его счет были мне чужды.
Затем, следующий день я провел в беготне и в сборах и не видал
Шерамура. Консьерж говорил, что он приходил, узнал, что меня нет дома, и
ушел, что-то написав на притолке.
Я долго разбирал и прочитал нечто несообразное и не отвечавшее главному
интересу минуты. Надпись гласила: "Оставьте мне пузырнику глазных капель,
что помогают от зубной бели".
Я знал, что он один" раз, когда у него болели зубы, взял в рот бывшие у
меня глазные капли и тотчас исцелел. Это меня тогда удивило и насмешило, и я
отдал консьержу "пузырнику", чтобы передал Шерамуру, если он не застанет
меня дома. Но он не приходил за глазными каплями - вероятно, зубы его прошли
сами собою.
На следующий день он не явился, и еще день его тоже не было, а потом
уже наступил и день моего отъезда. Шерамур как в воду канул.
Я был в затруднении; мне чрезвычайно хотелось знать: чем его бог через
добрых людей обрадовал; но Шерамура нет и нет - как сквозь землю провалился.
Хоть неловко было докучать моей даме после прощания, но я урвал минутку
и еду к ней, чтобы узнать: не был ли у ней мой несмысль или не слыхала ли о
нем чего-нибудь от того, к кому его посылала.
Приезжаю и не застаю ее дома: говорят, она на целую неделю уехала к
приятельнице за Сен-Клу.
Конечно, больше искать слухов было негде, и я помирился с той мыслью,
что, вероятно, так завтра и уеду, ничего не узнав о Шерамуре. А потом,
думаю, он, пожалуй, так и затеряется, и в сознании моем о нем останется
какой-то рассучившийся обрывок... Будет и жалко и досадно всю жиз