нь
воображать, что он по-прежнему все голоден и холоден и блуждает от одной
скамьи до другой, не имея где выспаться.
Кто настоящий эгоист, кто с толком любит свой душевный комфорт, тот
должен тщательно избегать таких воспоминаний. Вот почему, между прочим, и
следует знакомиться только с порядочными людьми, у которых дела их всегда в
порядке, и надо их бросать, когда фортуна поворачивается к ним спиною. Это
подлое, но очень практическое правило.
И вот прошла последняя ночь, прошло утро; я сбегал позавтракать
невозможными блюдами m-me Grillade, - все в чаянии встретить там Шерамура,
и, наконец! за час до отхода поезда нанял фиакр, взял мой багаж и уехал.
Я знал, что приеду на амбаркадер рано; это мне было нужно, чтобы
встретиться с земляком, с которым мы условились ехать в одном поезде, притом
я хотел поправить свой желудок несколько лучшим завтраком.
О Шерамуре размышлять было уже некогда, но зато он сам очутился передо
мною в самую неожиданную минуту, и притом в особенном, мало свойственном ему
настроении.
^TГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ^U
Перед самым главным подъездом амбаркадера северной дороги есть
небольшой ресторан с широким тротуаром, отененным пятью густыми каштанами,
под которыми расставлено множество белых мраморных столиков. Здесь дают
настоящее мясо и очень хорошее красное вино. Таких ресторанчиков тут
несколько, и все они главным образом существуют на счет отъезжающих и
провожающих; но самый лучший из них это тот ресторан с пятью каштанами, о
котором я рассказываю. Тут мы условились встретиться с земляком, с которым
хотели держать путь, и как сговорились, так и встретились. Комиссионер
избавил нас от всяких трудов по сдаче багажа и покупке билетов, и мы имели
добрый час досужего времени для последнего завтрака под тенью парижских
каштанов. Мы заняли один столик, спросили себе бифштексы и вина и не успели
воткнуть вилки в мясо, как на империале выдвинувшегося из-за угла омнибуса
появился Шерамур, которого я издалека узнал по его волнующейся черноморской
бороде и бандитской шляпе. Он и сам меня заметил и сначала закивал головою,
а потом скоро соскочил с империала и, взяв меня за руку, сжал ее и не только
подержал в своей руке, но для чего-то поводил из стороны в сторону и даже
промычал:
- Ну!
- Да, - говорю, - вот я и уезжаю, Шерамур.
Он опять пожал и поводил мою руку, опять что-то промычал и стал есть
бифштекс, который я велел подать для него в ту минуту, когда только его
завидел.
- Пейте вино, Шерамур, - поднимайте прощальную чашу, - ведь мы с вами
прощаемся, - пошутил я, заговорив in hoch romantischem Stile. {В высоко
романтическом стиле (нем.).}
- Могу, - отвечал он.
Я налил ему большой кубок, в который входит почти полбутылки, и спросил
еще вина и еще мяса. Мне хотелось на расставанье накормить его до отвала и,
если можно, напоить влагою, веселящею сердце.
Он выпил, поднял другой кубок, который я ему налил, сказал "ну",
вздохнул, и опять поводил мою руку, и опять стал есть. Наконец все это было
кончено, он выпил третий кубок, сказал свое "буде", закурил капоральную
сигаретку и, опустив руку под стол, стал держать меня за руку. Он, очевидно,
хотел что-то сказать или сделать что-то теплое, дружественное, но не знал,
как это делается. У меня в груди закипали слезы.
Я воспользовался его ру
воображать, что он по-прежнему все голоден и холоден и блуждает от одной
скамьи до другой, не имея где выспаться.
Кто настоящий эгоист, кто с толком любит свой душевный комфорт, тот
должен тщательно избегать таких воспоминаний. Вот почему, между прочим, и
следует знакомиться только с порядочными людьми, у которых дела их всегда в
порядке, и надо их бросать, когда фортуна поворачивается к ним спиною. Это
подлое, но очень практическое правило.
И вот прошла последняя ночь, прошло утро; я сбегал позавтракать
невозможными блюдами m-me Grillade, - все в чаянии встретить там Шерамура,
и, наконец! за час до отхода поезда нанял фиакр, взял мой багаж и уехал.
Я знал, что приеду на амбаркадер рано; это мне было нужно, чтобы
встретиться с земляком, с которым мы условились ехать в одном поезде, притом
я хотел поправить свой желудок несколько лучшим завтраком.
О Шерамуре размышлять было уже некогда, но зато он сам очутился передо
мною в самую неожиданную минуту, и притом в особенном, мало свойственном ему
настроении.
^TГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ^U
Перед самым главным подъездом амбаркадера северной дороги есть
небольшой ресторан с широким тротуаром, отененным пятью густыми каштанами,
под которыми расставлено множество белых мраморных столиков. Здесь дают
настоящее мясо и очень хорошее красное вино. Таких ресторанчиков тут
несколько, и все они главным образом существуют на счет отъезжающих и
провожающих; но самый лучший из них это тот ресторан с пятью каштанами, о
котором я рассказываю. Тут мы условились встретиться с земляком, с которым
хотели держать путь, и как сговорились, так и встретились. Комиссионер
избавил нас от всяких трудов по сдаче багажа и покупке билетов, и мы имели
добрый час досужего времени для последнего завтрака под тенью парижских
каштанов. Мы заняли один столик, спросили себе бифштексы и вина и не успели
воткнуть вилки в мясо, как на империале выдвинувшегося из-за угла омнибуса
появился Шерамур, которого я издалека узнал по его волнующейся черноморской
бороде и бандитской шляпе. Он и сам меня заметил и сначала закивал головою,
а потом скоро соскочил с империала и, взяв меня за руку, сжал ее и не только
подержал в своей руке, но для чего-то поводил из стороны в сторону и даже
промычал:
- Ну!
- Да, - говорю, - вот я и уезжаю, Шерамур.
Он опять пожал и поводил мою руку, опять что-то промычал и стал есть
бифштекс, который я велел подать для него в ту минуту, когда только его
завидел.
- Пейте вино, Шерамур, - поднимайте прощальную чашу, - ведь мы с вами
прощаемся, - пошутил я, заговорив in hoch romantischem Stile. {В высоко
романтическом стиле (нем.).}
- Могу, - отвечал он.
Я налил ему большой кубок, в который входит почти полбутылки, и спросил
еще вина и еще мяса. Мне хотелось на расставанье накормить его до отвала и,
если можно, напоить влагою, веселящею сердце.
Он выпил, поднял другой кубок, который я ему налил, сказал "ну",
вздохнул, и опять поводил мою руку, и опять стал есть. Наконец все это было
кончено, он выпил третий кубок, сказал свое "буде", закурил капоральную
сигаретку и, опустив руку под стол, стал держать меня за руку. Он, очевидно,
хотел что-то сказать или сделать что-то теплое, дружественное, но не знал,
как это делается. У меня в груди закипали слезы.
Я воспользовался его ру