кожатием и тихо перевел в его руку
двадцатифранковый червонец, которым предварительно подавил его в ладонь. Он
почувствовал у себя в руке монету и улыбнулся, улыбнулся совершенно просто и
отвечал:
- Могу, могу, - и с этим зажал деньги в ладонь с ловкостью приказного
старых времен.
- Ну как же, - говорю, - расскажите, любезный Шерамур, каков вышел
дебют ваш в большом свете?
- Где это?
- В посольстве.
- Да, был.
- Что же... какой вы там имели успех?
- Никакого.
- Почему?
- Я не знаю.
- Ну, шутки в сторону; рассказывайте по порядку: вы нашли кого нужно?
- Нашел. Я сначала попал было куда-то, где написано: "Извещают
соотечественников, что здесь никаких пособий не выдают". Там мне сказали,
чтобы смотреть, где на дверях заплатка и на заплатке его имя написано. - Ну,
вы нашли заплатку и позвонили.
- Да.
- Вас приняли?
- Да, пустили.
- И вы рассказали этому дипломату всю вашу историю?
Шерамур посмотрел на меня, как делал всегда, когда ему не хотелось
говорить, и отвечал:
- Ничего я ему не рассказывал. Но я не мог позволить ему так легко от
меня отделаться и пристал:
- Отчего же вы не рассказали? Ведь вы же с тем пошли...
- Да что ж, как ему рассказывать, если он не вышел.
- Что это за мучение с вами: "приняли", "не вышел", - говорите толком!
- Лакей пустил и велел пять минут подождать. Я подождал пять минут, а
потом говорю: пять минут прошло. Лакей говорит: "Что делать, - monsieur,
{Господин (франц.).} верно, позабыл". А я говорю: "Ну так скажи же своему
monsieur, что он свинья", - и ушел.
Я просто глаза вытаращил: неужто это и все, чем кончилась моя затея?
- А что же вам еще надо?
- Шерамур, Шерамур! Злополучное и бедное создание: да разве это так
можно делать?
- А как еще надо делать?
- Да вы бы подумали - ведь мы из-за этого подняли целую историю:
впутали сюда светскую даму...
- А ей что такое?
- Как что такое? Она вас рекомендовала, за вас старалась, просила, а вы
пошли, обругали знакомого ей человека в его же доме и при его же слуге. Ведь
это же так не водится.
- Отчего - не водится?
- Ну вот еще: "отчего?" - не водится, а вдобавок ко всему, может быть,
вы поступили не только грубо, но и совершенно несправедливо.
Шерамур сделал вид резкого недоумения и вскричал:
- Как это... я несправедливо сделал!
- Да; вы несправедливо сделали; этот чиновник в самом деле мог быть
занят, мог и позабыть.
- Ну, перестаньте.
- Отчего?
- Какие у них занятия!
- У дипломатов-то?
- Да!
- А сношения?
- Все глупости.
- Покорно вас благодарю.
- Разумеется; у них жрать всегда готовое. Я, батюшка, проходил, сам
видел: внизу там повар в колпаке, и кастрюли кипели. Чего еще: жри пока не
надо.
Я дольше не выдержал, рассмеялся и приказал подать еще вина.
Шерамур осветился; он почувствовал, что его пытка кончилась: он опять
изловил мою руку, помял ее, поводил, вздохнул и сказал:
- Бросим... не надо ничего.
- Это дело о вашей судьбе бросить?
- Да; какая судьба... Ну ее!..
- А мне, - говорю, - ужасно даже это ваше равнодушие к себе.
- Ну вот - есть о чем.
"Русский человек, - думаю себе, - одна у него жизнь, и та - безделица".
А он вдруг оказывает мне снисхождение.
- Вы, - говорит,
двадцатифранковый червонец, которым предварительно подавил его в ладонь. Он
почувствовал у себя в руке монету и улыбнулся, улыбнулся совершенно просто и
отвечал:
- Могу, могу, - и с этим зажал деньги в ладонь с ловкостью приказного
старых времен.
- Ну как же, - говорю, - расскажите, любезный Шерамур, каков вышел
дебют ваш в большом свете?
- Где это?
- В посольстве.
- Да, был.
- Что же... какой вы там имели успех?
- Никакого.
- Почему?
- Я не знаю.
- Ну, шутки в сторону; рассказывайте по порядку: вы нашли кого нужно?
- Нашел. Я сначала попал было куда-то, где написано: "Извещают
соотечественников, что здесь никаких пособий не выдают". Там мне сказали,
чтобы смотреть, где на дверях заплатка и на заплатке его имя написано. - Ну,
вы нашли заплатку и позвонили.
- Да.
- Вас приняли?
- Да, пустили.
- И вы рассказали этому дипломату всю вашу историю?
Шерамур посмотрел на меня, как делал всегда, когда ему не хотелось
говорить, и отвечал:
- Ничего я ему не рассказывал. Но я не мог позволить ему так легко от
меня отделаться и пристал:
- Отчего же вы не рассказали? Ведь вы же с тем пошли...
- Да что ж, как ему рассказывать, если он не вышел.
- Что это за мучение с вами: "приняли", "не вышел", - говорите толком!
- Лакей пустил и велел пять минут подождать. Я подождал пять минут, а
потом говорю: пять минут прошло. Лакей говорит: "Что делать, - monsieur,
{Господин (франц.).} верно, позабыл". А я говорю: "Ну так скажи же своему
monsieur, что он свинья", - и ушел.
Я просто глаза вытаращил: неужто это и все, чем кончилась моя затея?
- А что же вам еще надо?
- Шерамур, Шерамур! Злополучное и бедное создание: да разве это так
можно делать?
- А как еще надо делать?
- Да вы бы подумали - ведь мы из-за этого подняли целую историю:
впутали сюда светскую даму...
- А ей что такое?
- Как что такое? Она вас рекомендовала, за вас старалась, просила, а вы
пошли, обругали знакомого ей человека в его же доме и при его же слуге. Ведь
это же так не водится.
- Отчего - не водится?
- Ну вот еще: "отчего?" - не водится, а вдобавок ко всему, может быть,
вы поступили не только грубо, но и совершенно несправедливо.
Шерамур сделал вид резкого недоумения и вскричал:
- Как это... я несправедливо сделал!
- Да; вы несправедливо сделали; этот чиновник в самом деле мог быть
занят, мог и позабыть.
- Ну, перестаньте.
- Отчего?
- Какие у них занятия!
- У дипломатов-то?
- Да!
- А сношения?
- Все глупости.
- Покорно вас благодарю.
- Разумеется; у них жрать всегда готовое. Я, батюшка, проходил, сам
видел: внизу там повар в колпаке, и кастрюли кипели. Чего еще: жри пока не
надо.
Я дольше не выдержал, рассмеялся и приказал подать еще вина.
Шерамур осветился; он почувствовал, что его пытка кончилась: он опять
изловил мою руку, помял ее, поводил, вздохнул и сказал:
- Бросим... не надо ничего.
- Это дело о вашей судьбе бросить?
- Да; какая судьба... Ну ее!..
- А мне, - говорю, - ужасно даже это ваше равнодушие к себе.
- Ну вот - есть о чем.
"Русский человек, - думаю себе, - одна у него жизнь, и та - безделица".
А он вдруг оказывает мне снисхождение.
- Вы, - говорит,