чь ему очистить возвратный путь в отечество.
- А тогда, - прибавила дама, - я беру на себя собрать ему средства на
дорогу, буду просить в Петербурге... - и проч., и проч.
Думаю, чего же еще лучше надо?
Передаю все это Шерамуру и спрашиваю:
_ Что вы на это скажете?
_ Да я, - отвечает, - не понимаю: зачем это?
- Вы разве не хотите в Россию?
_ Нет; отчего, же - могу; там пищеварение лучше.
- Так идите к этой даме.
- Хорошо. Она дура?
- С какой же стати она будет дурою?
- Аристократка.
- А они разве все дураки?
- Да я не знаю, я так спросил: какая она?
- Это вам все равно, какая она, - она очень добрая, принимает в вас
участие и в силах вам помочь, как никто другой. Вот все, что вам достаточно
знать и идти,
- И ничего из этого не будет.
- Почему не будет?
- Ведь я сказал.
- Нет, не сказали.
- Аристократка.
- Так вы не пойдете?
Он помолчал, поводил носом и протянул:
- Ну, черт с ней, - пожалуй, схожу.
Он это делал совершенным grande signore {Важным синьором (итал.).} -
чтобы отвязаться. Ну да и то слава богу, что хоть мало на лад идет. Моя
знакомая женщина с душою - она его поймет и на его невежество не обидится.
Другое дело - как он аттестует себя в самом посольстве перед русским
дипломатом, которого чувства, конечно, тоньше и который, по уставам своего
уряда, "по поступкам поступает", а не по движению сердца.
^TГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ^U
Я ждал развязки дипломатических свиданий Шерамура с нетерпением, тем
более что все это затеялось накануне моего отъезда, и вот мне не терпится:
вечерком в тот день, как он должен был представиться своей патронессе, я еду
к ней и не могу отгадать: что застану? Но застаю ее очень веселую и
довольную.
- Ваш Шерамур, - говорит, - презабавное существо. Как он ест! - как
звереныш.
- Вы его кормили?
- Да; я его брала с собой...
- Вот как, я всегда знал, что у вас предоброе сердце, но это еще шаг
вперед.
- Отчего?
- Оборвыш он этакой, а вы его водили и вместе обедали.
- Ах, это-то! Ну полноте, ведь здесь не Россия. Не беспокойтесь меня
хвалить: в Петербурге я бы этого ни за что не сделала, а здесь что же
такое... Я такая, как все, и могу делать, что хочу. Гарсоны на него только
все удивлялись. Я им сказала, что это дикий из русской Сибири, и они его все
рассматривали и были к нему очень вежливы. А кстати: вы заметили, как он
кости грызет?
- Нет, - говорю, - что-то не заметил.
- Ах, это прелестно: он их грызет как будто какую-нибудь жареную
вермишель и чавкает как поросеночек.
- Да, - говорю, - насчет изящества с ним нужна снисходительность.
Но она и приняла это снисходительно и даже рассказала оставшийся у меня
в памяти анекдот о другом, еще более противном способе обращаться с костями.
Дело шло об одном ее великосветском кузене Вово и состояло в том, что этот
кузен, русский консерватор, удостоясь чести кушать за особым столиком с
некоторою принцессою, ощутил неодолимое желание показать, как он чтит этот
счастливый случай. Он остановил лакея, убиравшего тарелку с косточками
птички, которую скушала принцесса, выбрал из них две или три, завернул в
свой белый платок и сказал, что делает это с тем, чтобы "сберечь их как
святыню". Но, к сожалению, все это было дурно принято: принцесса
- А тогда, - прибавила дама, - я беру на себя собрать ему средства на
дорогу, буду просить в Петербурге... - и проч., и проч.
Думаю, чего же еще лучше надо?
Передаю все это Шерамуру и спрашиваю:
_ Что вы на это скажете?
_ Да я, - отвечает, - не понимаю: зачем это?
- Вы разве не хотите в Россию?
_ Нет; отчего, же - могу; там пищеварение лучше.
- Так идите к этой даме.
- Хорошо. Она дура?
- С какой же стати она будет дурою?
- Аристократка.
- А они разве все дураки?
- Да я не знаю, я так спросил: какая она?
- Это вам все равно, какая она, - она очень добрая, принимает в вас
участие и в силах вам помочь, как никто другой. Вот все, что вам достаточно
знать и идти,
- И ничего из этого не будет.
- Почему не будет?
- Ведь я сказал.
- Нет, не сказали.
- Аристократка.
- Так вы не пойдете?
Он помолчал, поводил носом и протянул:
- Ну, черт с ней, - пожалуй, схожу.
Он это делал совершенным grande signore {Важным синьором (итал.).} -
чтобы отвязаться. Ну да и то слава богу, что хоть мало на лад идет. Моя
знакомая женщина с душою - она его поймет и на его невежество не обидится.
Другое дело - как он аттестует себя в самом посольстве перед русским
дипломатом, которого чувства, конечно, тоньше и который, по уставам своего
уряда, "по поступкам поступает", а не по движению сердца.
^TГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ^U
Я ждал развязки дипломатических свиданий Шерамура с нетерпением, тем
более что все это затеялось накануне моего отъезда, и вот мне не терпится:
вечерком в тот день, как он должен был представиться своей патронессе, я еду
к ней и не могу отгадать: что застану? Но застаю ее очень веселую и
довольную.
- Ваш Шерамур, - говорит, - презабавное существо. Как он ест! - как
звереныш.
- Вы его кормили?
- Да; я его брала с собой...
- Вот как, я всегда знал, что у вас предоброе сердце, но это еще шаг
вперед.
- Отчего?
- Оборвыш он этакой, а вы его водили и вместе обедали.
- Ах, это-то! Ну полноте, ведь здесь не Россия. Не беспокойтесь меня
хвалить: в Петербурге я бы этого ни за что не сделала, а здесь что же
такое... Я такая, как все, и могу делать, что хочу. Гарсоны на него только
все удивлялись. Я им сказала, что это дикий из русской Сибири, и они его все
рассматривали и были к нему очень вежливы. А кстати: вы заметили, как он
кости грызет?
- Нет, - говорю, - что-то не заметил.
- Ах, это прелестно: он их грызет как будто какую-нибудь жареную
вермишель и чавкает как поросеночек.
- Да, - говорю, - насчет изящества с ним нужна снисходительность.
Но она и приняла это снисходительно и даже рассказала оставшийся у меня
в памяти анекдот о другом, еще более противном способе обращаться с костями.
Дело шло об одном ее великосветском кузене Вово и состояло в том, что этот
кузен, русский консерватор, удостоясь чести кушать за особым столиком с
некоторою принцессою, ощутил неодолимое желание показать, как он чтит этот
счастливый случай. Он остановил лакея, убиравшего тарелку с косточками
птички, которую скушала принцесса, выбрал из них две или три, завернул в
свой белый платок и сказал, что делает это с тем, чтобы "сберечь их как
святыню". Но, к сожалению, все это было дурно принято: принцесса