рит, что ей негде
притулиться?"
"А зачем же, - говорю, - вы в чуланчике у себя не ляжете?"
"Нельзя, - говорит, - Марочка, там в большой горнице дед Марой
молится".
"Ага! вот, - думаю, - так и есть, что что-нибудь по вере сталось", - а
тетка Михайлица и начинает:
"Ты ведь, Марочка, небось ничего, дитя, не знаешь, что у нас тут в ночи
сталось?"
"Нет, мол, второродительница, не знаю".
"Ах, страсти!"
"Расскажите же скорее, второродительница".
"Ах, не знаю как, можно ли это рассказать?"
"Отчего же, - говорю, - не скажете: разве я вам какой чужой, а не
вместо сына?"
"Знаю, родной мой, - отвечает, - что ты мне вместо сына, ну только я на
себя не надеюсь, чтоб я могла тебе это как надо высловить, потому что
глупа я и бесталанна, а вот погоди - дядя после шабаша придет, он тебе
небось все расскажет".
Но я никак не мог, чтобы дождаться, и пристал к ней: скажи да скажи мне
сейчас, в чем все происшествие.
А она, гляжу, все моргает, моргает глазами, и все у нее глаза делаются
полны слез, и она их вдруг грудным платком обмахнула и тихо мне шепчет:
"У нас, дитя, сею ночью ангел-хранитель сошел".
Меня от всего этого открытия в трепет бросило.
"Говорите, - прошу, - скорее: как это диво сталося и кто были оного
дивозрители?"
А она отвечает:
"Дивеса, дитя, были непостижные, а дивозрителей никого, кроме меня, не
было, потому что случилось все это в самый глухой полунощный час, и одна я
не спала".
И рассказала она мне, милостивые государи, такую повесть:
"Уснув, - говорит, - помолившись, не помню я сколько спала, но только
вдруг вижу во сне пожар, большой пожар: будто у нас все погорело, и река
золу несет да в завертах около быков крутит и вглубь глотает, сосет". А
самой насчет себя Михайлице кажется, будто она, выскочив в одной ветхой
срачице, вся в дырьях, и стоит у самой воды, а против нее, на том берегу
стремит высокий красный столб, а на том столбе небольшой белый петух и все
крыльями машет. Михайлица будто и говорит: "Кто ты такой?" - потому что
чувствиями ей далося знать, что эта птица что-то предвозвещает. А петелок
этот вдруг будто человеческим голосом возгласил: "Аминь", - и сник, и его
уже нет, а стала вокруг Михайлицы тишь и такое в воздухе тощение, что
Михайлице страшно сделалось и продохнуть нечем, и она проснулась и лежит,
а сама слышит, что под дверями у них барашек заблеял. И слышно ей по
голосу, что это самый молодой барашек, с которого еще родимое руно не
тронуто. Прозвенел он чистым серебряным голосочком "бя-я-я", и вдруг уже
чует Михайлица, что он по молебной горнице ходит, копытками-то этак по
половицам чок-чок-чок частенько перебирает и все будто кого ищет.
Михайлица и рассуждает: "Господи Исусе Христе! что это такое: овец у нас
во всей нашей пришлой слободе нет и ягниться нечему, а откуда же это
молозиво к нам забежало?" И в ту пору стренулася: "Да и как, мол, он в
избу попал? Ведь это, значит, мы во вчерашней суете забыли со двора двери
запереть: слава богу, - думает, - что это еще агнец вскочил, а не пес со
двора ко святыне забрался". Да и ну с этим Луку будить: "Кирилыч, -
кличет, - Кирилыч! Прокинься, голубчик, скорее, у нас дверь отворена, и
какое-с молозиво в избу вскочило", - а Лука Кирилов, как на сей грех,
мертвым сном объят спит. Как его Михайлица ни будит, никак не добудится:
мычит он, а ничего не
притулиться?"
"А зачем же, - говорю, - вы в чуланчике у себя не ляжете?"
"Нельзя, - говорит, - Марочка, там в большой горнице дед Марой
молится".
"Ага! вот, - думаю, - так и есть, что что-нибудь по вере сталось", - а
тетка Михайлица и начинает:
"Ты ведь, Марочка, небось ничего, дитя, не знаешь, что у нас тут в ночи
сталось?"
"Нет, мол, второродительница, не знаю".
"Ах, страсти!"
"Расскажите же скорее, второродительница".
"Ах, не знаю как, можно ли это рассказать?"
"Отчего же, - говорю, - не скажете: разве я вам какой чужой, а не
вместо сына?"
"Знаю, родной мой, - отвечает, - что ты мне вместо сына, ну только я на
себя не надеюсь, чтоб я могла тебе это как надо высловить, потому что
глупа я и бесталанна, а вот погоди - дядя после шабаша придет, он тебе
небось все расскажет".
Но я никак не мог, чтобы дождаться, и пристал к ней: скажи да скажи мне
сейчас, в чем все происшествие.
А она, гляжу, все моргает, моргает глазами, и все у нее глаза делаются
полны слез, и она их вдруг грудным платком обмахнула и тихо мне шепчет:
"У нас, дитя, сею ночью ангел-хранитель сошел".
Меня от всего этого открытия в трепет бросило.
"Говорите, - прошу, - скорее: как это диво сталося и кто были оного
дивозрители?"
А она отвечает:
"Дивеса, дитя, были непостижные, а дивозрителей никого, кроме меня, не
было, потому что случилось все это в самый глухой полунощный час, и одна я
не спала".
И рассказала она мне, милостивые государи, такую повесть:
"Уснув, - говорит, - помолившись, не помню я сколько спала, но только
вдруг вижу во сне пожар, большой пожар: будто у нас все погорело, и река
золу несет да в завертах около быков крутит и вглубь глотает, сосет". А
самой насчет себя Михайлице кажется, будто она, выскочив в одной ветхой
срачице, вся в дырьях, и стоит у самой воды, а против нее, на том берегу
стремит высокий красный столб, а на том столбе небольшой белый петух и все
крыльями машет. Михайлица будто и говорит: "Кто ты такой?" - потому что
чувствиями ей далося знать, что эта птица что-то предвозвещает. А петелок
этот вдруг будто человеческим голосом возгласил: "Аминь", - и сник, и его
уже нет, а стала вокруг Михайлицы тишь и такое в воздухе тощение, что
Михайлице страшно сделалось и продохнуть нечем, и она проснулась и лежит,
а сама слышит, что под дверями у них барашек заблеял. И слышно ей по
голосу, что это самый молодой барашек, с которого еще родимое руно не
тронуто. Прозвенел он чистым серебряным голосочком "бя-я-я", и вдруг уже
чует Михайлица, что он по молебной горнице ходит, копытками-то этак по
половицам чок-чок-чок частенько перебирает и все будто кого ищет.
Михайлица и рассуждает: "Господи Исусе Христе! что это такое: овец у нас
во всей нашей пришлой слободе нет и ягниться нечему, а откуда же это
молозиво к нам забежало?" И в ту пору стренулася: "Да и как, мол, он в
избу попал? Ведь это, значит, мы во вчерашней суете забыли со двора двери
запереть: слава богу, - думает, - что это еще агнец вскочил, а не пес со
двора ко святыне забрался". Да и ну с этим Луку будить: "Кирилыч, -
кличет, - Кирилыч! Прокинься, голубчик, скорее, у нас дверь отворена, и
какое-с молозиво в избу вскочило", - а Лука Кирилов, как на сей грех,
мертвым сном объят спит. Как его Михайлица ни будит, никак не добудится:
мычит он, а ничего не