уют этому барину сразу десять тысяч рублей. Он говорит: "Я
не могу, я большой чиновник, доверием облечен и взяток не беру", - а жиды
промеж себя гыр-гыр-гыр, да ему пятнадцать. Он опять: "Не могу!" - они
двадцать. Он: "Что же вы, - говорит, - не понимаете, что ли, что _я не
могу_, я уже полиции дал знать, чтобы завтра вместе идти ревизовать". А
они опять гыр-гыр, да и говорят:
"Ази-язи, васе сиятельство, то зи ничего зи, что вы дали знать в
полицию, мы вам вот даем зи двадцать пять тысяч, а вы зи только дайте нам
до утра вашу печатку и ловитесь себе спокойно поцивать: нам ничего больше
не нужно".
Барин подумал, подумал: хотя он и большим лицом себя почитал, а, видно,
и у больших лиц сердце не камень, взял двадцать пять тысяч, а им дал свою
печать, которою печатовал, и сам лег спать. Жидки, разумеется, ночью все,
что надо было, из своих склепов повытаскали и опять их тою же самою
печатью запечатали, и барин еще спит, а они уже у него в передней
горгочат. Ну, он их впустил; они благодарят и говорят:
"А зи теперь зи, васе высокоблагородие, пожалуйте с ревизией".
Ну, а он этого как будто не слышит, а говорит:
"Давайте же скорее мою печать".
А жиды говорят:
"А давайте зи наши деньги".
Барин: "Что? как?" А те на своем стали.
"Мы зи, - говорят, - деньги под залог оставляли".
Тот опять:
"Как под залог?"
"А как зи, - говорят, - мы под залог".
"Врете, - говорит, - вы, подлецы этакие, христопродавцы, вы мне совсем
те деньги отдали".
А они друг друга поталкивают и смеются.
"Герш-ту, - говорят, - слышь, мы будто совсем дали... Гм, гм! Ай-вай:
рази мы мозем быть такие глупые и совсем как мужики без политику, чтобы
такому большому лицу хабара давать?" ("Хабар" по-ихнему взятка).
Ну-с, чего лучше этой истории можете себе вообразить? Господину бы
этому, разумеется, отдать деньги, да и дело с концом, а он еще
покапризничал, потому что жаль расстаться. Наступило утро; вся торговля в
городе заперта; люди ходят, дивуются; полиция требует печати, а жидки
орут: "Ай-вай, ну что это такое за государственное правление! Это высокое
начальство нас разорить желают". Гвалт ужасный! Барин запершись сидит и до
обеда чуть ума не решился, а к вечеру зовет тех хитрых жидков и говорит:
"Ну, берите, проклятые, свои деньги, только отдайте мне мою печать!" А те
уже не хотят, говорят: "А зи как же это можно! Мы весь город целый день не
торговали: теперь нам с вашего благородия надо пятьдесят тысяч". Видите,
что пошло! А жидки грозят: "Если нынче, - говорят, - пятьдесят тысяч не
дадите, завтра еще двадцатью пятью тысячами больше будет стоить!" Барин
всю ночь не спал, а к утру опять шлет за жидами, и все им деньги, которые
с них взял, назад им отдал, и еще на двадцать пять тысяч вексель написал,
и прошел кое-как с ревизией; ничего, разумеется, не нашел, да поскорее
назад, да к жене, и пред нею и рвет и мечет: где двадцать пять тысяч
взять, чтоб у жидов вексель выкупить? "Нужно, - говорит, - твою приданую
деревнишку продать", а та говорит: "Ни за что на свете: я к ней
привязана". Он говорит: "Это ты виновата, ты мне эту посылку с какими-то
раскольниками вымолила и уверяла, что их ангел мне поможет, а он между тем
вот как мне славно помог". А она отвечает: "Что ты, - говорит, - сам
виноват, зачем был глуп и тех жидов не арестовал да не объявил, что они у
тебя печать
не могу, я большой чиновник, доверием облечен и взяток не беру", - а жиды
промеж себя гыр-гыр-гыр, да ему пятнадцать. Он опять: "Не могу!" - они
двадцать. Он: "Что же вы, - говорит, - не понимаете, что ли, что _я не
могу_, я уже полиции дал знать, чтобы завтра вместе идти ревизовать". А
они опять гыр-гыр, да и говорят:
"Ази-язи, васе сиятельство, то зи ничего зи, что вы дали знать в
полицию, мы вам вот даем зи двадцать пять тысяч, а вы зи только дайте нам
до утра вашу печатку и ловитесь себе спокойно поцивать: нам ничего больше
не нужно".
Барин подумал, подумал: хотя он и большим лицом себя почитал, а, видно,
и у больших лиц сердце не камень, взял двадцать пять тысяч, а им дал свою
печать, которою печатовал, и сам лег спать. Жидки, разумеется, ночью все,
что надо было, из своих склепов повытаскали и опять их тою же самою
печатью запечатали, и барин еще спит, а они уже у него в передней
горгочат. Ну, он их впустил; они благодарят и говорят:
"А зи теперь зи, васе высокоблагородие, пожалуйте с ревизией".
Ну, а он этого как будто не слышит, а говорит:
"Давайте же скорее мою печать".
А жиды говорят:
"А давайте зи наши деньги".
Барин: "Что? как?" А те на своем стали.
"Мы зи, - говорят, - деньги под залог оставляли".
Тот опять:
"Как под залог?"
"А как зи, - говорят, - мы под залог".
"Врете, - говорит, - вы, подлецы этакие, христопродавцы, вы мне совсем
те деньги отдали".
А они друг друга поталкивают и смеются.
"Герш-ту, - говорят, - слышь, мы будто совсем дали... Гм, гм! Ай-вай:
рази мы мозем быть такие глупые и совсем как мужики без политику, чтобы
такому большому лицу хабара давать?" ("Хабар" по-ихнему взятка).
Ну-с, чего лучше этой истории можете себе вообразить? Господину бы
этому, разумеется, отдать деньги, да и дело с концом, а он еще
покапризничал, потому что жаль расстаться. Наступило утро; вся торговля в
городе заперта; люди ходят, дивуются; полиция требует печати, а жидки
орут: "Ай-вай, ну что это такое за государственное правление! Это высокое
начальство нас разорить желают". Гвалт ужасный! Барин запершись сидит и до
обеда чуть ума не решился, а к вечеру зовет тех хитрых жидков и говорит:
"Ну, берите, проклятые, свои деньги, только отдайте мне мою печать!" А те
уже не хотят, говорят: "А зи как же это можно! Мы весь город целый день не
торговали: теперь нам с вашего благородия надо пятьдесят тысяч". Видите,
что пошло! А жидки грозят: "Если нынче, - говорят, - пятьдесят тысяч не
дадите, завтра еще двадцатью пятью тысячами больше будет стоить!" Барин
всю ночь не спал, а к утру опять шлет за жидами, и все им деньги, которые
с них взял, назад им отдал, и еще на двадцать пять тысяч вексель написал,
и прошел кое-как с ревизией; ничего, разумеется, не нашел, да поскорее
назад, да к жене, и пред нею и рвет и мечет: где двадцать пять тысяч
взять, чтоб у жидов вексель выкупить? "Нужно, - говорит, - твою приданую
деревнишку продать", а та говорит: "Ни за что на свете: я к ней
привязана". Он говорит: "Это ты виновата, ты мне эту посылку с какими-то
раскольниками вымолила и уверяла, что их ангел мне поможет, а он между тем
вот как мне славно помог". А она отвечает: "Что ты, - говорит, - сам
виноват, зачем был глуп и тех жидов не арестовал да не объявил, что они у
тебя печать