высловит. Что Михайлица еще жестче трясет и двизает,
то он только громче мычит. Михайлица его и стала просить, что "ты, мол,
имя-то Исусово вспомяни", но только что она сама это имя выговорила, как в
горнице кто-то завизжит, а Лука в ту же минуту сорвался с кроватки и
бросился было вперед, но его вдруг посреди горницы как будто медяна стена
отшибла. "Дуй, баба, огонь! Дуй скорее огонь!" - кричит он Михайлице, а
сам ни с места. Та запалила свечечку и выбегает, а он бледнолиц, как
осужденный насмертник, и дрожит так, что не только гаплик (*32) на шее
ходит, а даже остегны (*33) на ногах трясутся. Баба опять до него:
"Кормилец, - говорит, - что это с тобой?" А он ей только показывает
перстом, что там, где ангел был, пустое место, а сам ангел у Луки вскрай
ног на полу лежит.
Лука Кирилов сейчас к деду Марою и говорит: так и так, вот что моя баба
видела и что у нас сделалось, поди посмотри. Марой пришел и стал на
коленях перед лежащим на полу ангелом и долго стоял над ним недвижимо, как
измрамран нагробник, а потом, подняв руку, почесал остриженное гуменцо на
маковке и тихо молвил:
"Принесите сюда двенадцать чистых плинф нового обожженного кирпича".
Лука Кирилов сейчас это принес, а Марой осмотрел плинфы и видит, что
все они чисты, прямо из огненного горна, и велел Луке класть их одна на
другую, и возвели они таким способом столб, накрыли его чистою ширинкой,
вознесли на него икону, и потом Марой, положив земной поклон, возгласил:
"Ангел господень, да пролиются стопы твоя аможе хощеши!"
И только что он эти слова проговорил, как вдруг в двери стук-стук-стук,
и незнакомый голос зовет:
"Эй вы, раскольники: кто у вас тут набольший?"
Лука Кирилов отворяет дверь и видит, стоит солдат с медалью.
Лука спрашивает: какого ему надо набольшего? А он отвечает:
"Того самого, - говорит, - что к барыне ходил, которого Пименом звать".
Ну, Лука сейчас бабу за Пименом послал, а сам спрашивает: что такое за
дело? на что его в ночи по Пимена послали?
Солдат говорит:
"Доподлинно не знаю, а слышно, что-то там с барином жиды неловкое дело
устроили".
А что такое именно, рассказать не может.
"Слыхал-де, - говорит, - как будто барин их запечатал, а они его
запечатлели".
Но как это они друг друга запечатали, ничего вразумительно рассказать
не может.
Тем временем подошел и Пимен, и сам, как жид, то туда, то сюда вертит
глазами: видно, сам не знает, что сказать. А Лука говорит:
"Что же ты, шпилман (*34) ты этакий, стал, ступай теперь производи свое
шпилманство в окончание!"
Они вдвоем с солдатом сели в лодку и поехали.
Через час ворочается наш Пимен и ботвит (*35) будто бодр, а видно, что
ему жестоце не по себе.
Лука его и допрашивает:
"Говори, - говорит, - говори лучше, ветрогон, все по откровенности, что
ты там такое наделал?"
А он говорит:
"Ничего".
Ну так и осталось будто ничего, а совсем было не ничего.
7
- С барином, за которого наш Пимен молитвовал, преудивительная штука
совершилась. Он, как я вам докладывал, поехал в жидовский город и приехал
туда поздно ночью, когда никто о нем не думал, да прямо все до одной лавки
и опечатал, и дал знать полиции, что завтра утром с ревизией пойдет. Жиды
это, разумеется, сейчас узнали и сейчас же ночью к нему, просить его,
чтобы на сделку, знать, того незаконного товара у них пропасть было.
Пришли они и с
то он только громче мычит. Михайлица его и стала просить, что "ты, мол,
имя-то Исусово вспомяни", но только что она сама это имя выговорила, как в
горнице кто-то завизжит, а Лука в ту же минуту сорвался с кроватки и
бросился было вперед, но его вдруг посреди горницы как будто медяна стена
отшибла. "Дуй, баба, огонь! Дуй скорее огонь!" - кричит он Михайлице, а
сам ни с места. Та запалила свечечку и выбегает, а он бледнолиц, как
осужденный насмертник, и дрожит так, что не только гаплик (*32) на шее
ходит, а даже остегны (*33) на ногах трясутся. Баба опять до него:
"Кормилец, - говорит, - что это с тобой?" А он ей только показывает
перстом, что там, где ангел был, пустое место, а сам ангел у Луки вскрай
ног на полу лежит.
Лука Кирилов сейчас к деду Марою и говорит: так и так, вот что моя баба
видела и что у нас сделалось, поди посмотри. Марой пришел и стал на
коленях перед лежащим на полу ангелом и долго стоял над ним недвижимо, как
измрамран нагробник, а потом, подняв руку, почесал остриженное гуменцо на
маковке и тихо молвил:
"Принесите сюда двенадцать чистых плинф нового обожженного кирпича".
Лука Кирилов сейчас это принес, а Марой осмотрел плинфы и видит, что
все они чисты, прямо из огненного горна, и велел Луке класть их одна на
другую, и возвели они таким способом столб, накрыли его чистою ширинкой,
вознесли на него икону, и потом Марой, положив земной поклон, возгласил:
"Ангел господень, да пролиются стопы твоя аможе хощеши!"
И только что он эти слова проговорил, как вдруг в двери стук-стук-стук,
и незнакомый голос зовет:
"Эй вы, раскольники: кто у вас тут набольший?"
Лука Кирилов отворяет дверь и видит, стоит солдат с медалью.
Лука спрашивает: какого ему надо набольшего? А он отвечает:
"Того самого, - говорит, - что к барыне ходил, которого Пименом звать".
Ну, Лука сейчас бабу за Пименом послал, а сам спрашивает: что такое за
дело? на что его в ночи по Пимена послали?
Солдат говорит:
"Доподлинно не знаю, а слышно, что-то там с барином жиды неловкое дело
устроили".
А что такое именно, рассказать не может.
"Слыхал-де, - говорит, - как будто барин их запечатал, а они его
запечатлели".
Но как это они друг друга запечатали, ничего вразумительно рассказать
не может.
Тем временем подошел и Пимен, и сам, как жид, то туда, то сюда вертит
глазами: видно, сам не знает, что сказать. А Лука говорит:
"Что же ты, шпилман (*34) ты этакий, стал, ступай теперь производи свое
шпилманство в окончание!"
Они вдвоем с солдатом сели в лодку и поехали.
Через час ворочается наш Пимен и ботвит (*35) будто бодр, а видно, что
ему жестоце не по себе.
Лука его и допрашивает:
"Говори, - говорит, - говори лучше, ветрогон, все по откровенности, что
ты там такое наделал?"
А он говорит:
"Ничего".
Ну так и осталось будто ничего, а совсем было не ничего.
7
- С барином, за которого наш Пимен молитвовал, преудивительная штука
совершилась. Он, как я вам докладывал, поехал в жидовский город и приехал
туда поздно ночью, когда никто о нем не думал, да прямо все до одной лавки
и опечатал, и дал знать полиции, что завтра утром с ревизией пойдет. Жиды
это, разумеется, сейчас узнали и сейчас же ночью к нему, просить его,
чтобы на сделку, знать, того незаконного товара у них пропасть было.
Пришли они и с