сухо заметить, что она "никак не ожидала
от него такого поступка: за кого он ее считает, что позволил себе такую
дерзость?.." Так Сонечка в мазурке отвечала какому-то корнету, хотя сама из
всех сил хлопотала, чтоб вскружить ему голову.
"Да что же тут дерзкого? - спросила она себя. - Ну, если он в самом
деле чувствует, почему же не сказать?.. Однако как же это, вдруг, едва
познакомился... Этого никто другой ни за что не сказал бы, увидя во второй,
в третий раз женщину; да никто и не почувствовал бы так скоро любви. Это
только Обломов мог..."
Но она вспомнила, что она слышала и читала, как любовь приходит иногда
внезапно.
"И у него был порыв, увлечение; теперь он глаз не кажет: ему стыдно;
стало быть, это не дерзость. А кто виноват? - подумала еще. - Андрей
Иваныч, конечно, потому что заставил ее петь".
Но Обломов сначала слушать не хотел - ей было досадно, и она...
старалась... Она сильно покраснела - да, всеми силами старалась расшевелить
его.
Штольц сказал про него, что он апатичен, что ничто его не занимает,
что все угасло в нем... Вот ей и захотелось посмотреть, все ли угасло, и
она пела, пела... как никогда...
"Боже мой! да ведь я виновата: я попрошу у него прощения... А в чем? -
спросила потом. - Что я скажу ему: мосьё Обломов, я виновата, я
завлекала... Какой стыд! Это неправда! - сказала она, вспыхнув и топнув
ногой. - Кто смеет это подумать?.. Разве я знала, что выйдет? А если б
этого не было, если б не вырвалось у него... что тогда?.. - спросила она. -
Не знаю..." - думала.
У ней с того дня как-то странно на сердце... должно быть, ей очень
обидно... даже в жар кидает, на щеках рдеют два розовые пятнышка...
- Раздражение... маленькая лихорадка, - говорил доктор.
"Что наделал этот Обломов! О, ему надо дать урок, чтоб этого вперед не
было! Попрошу ma tante отказать ему от дома: он не должен забываться... Как
он смел!" - думала она, идя по парку; глаза ее горели...
Вдруг кто-то идет, слышит она.
"Идет кто-то..." - подумал Обломов.
И сошлись лицом к лицу.
- Ольга Сергеевна! - сказал он, трясясь, как осиновый лист.
- Илья Ильич! - отвечала она робко, и оба остановились.
- Здравствуйте, - сказал он.
- Здравствуйте, - говорила она.
- Вы куда идете? - спросил он.
- Так... - сказала она, не поднимая глаз.
- Я вам мешаю?
- О, ничуть... - отвечала она, взглянув на него быстро и с
любопытством.
- Можно мне с вами? - спросил он вдруг, кинув на нее пытливый взгляд.
Они молча шли по дорожке. Ни от линейки учителя, ни от бровей
директора никогда в жизни не стучало так сердце Обломова, как теперь. Он
хотел что-то сказать, пересиливал себя, но слова с языка не шли; только
сердце билось неимоверно, как перед бедой.
- Не получили ли вы письма от Андрея Иваныча? - спросила она.
- Получил, - отвечал Обломов.
- Что он пишет?
- Зовет в Париж.
- Что ж вы?
- Поеду.
- Когда?
- Ужо... нет, завтра... как соберусь.
- Отчего так скоро? - спросила она.
Он молчал.
- Вам дача не нравится, или... скажите, отчего вы хотите уехать?
"Дерзкий! он еще ехать хочет!" - подумала она.
- Мне отчего-то больно, неловко, жжет меня, - прошептал Обломов, не
глядя на нее.
Она молчала, сорвала ветку сирени и нюхала ее, закрыв лицо и нос.
- Понюхайте, как хорошо
от него такого поступка: за кого он ее считает, что позволил себе такую
дерзость?.." Так Сонечка в мазурке отвечала какому-то корнету, хотя сама из
всех сил хлопотала, чтоб вскружить ему голову.
"Да что же тут дерзкого? - спросила она себя. - Ну, если он в самом
деле чувствует, почему же не сказать?.. Однако как же это, вдруг, едва
познакомился... Этого никто другой ни за что не сказал бы, увидя во второй,
в третий раз женщину; да никто и не почувствовал бы так скоро любви. Это
только Обломов мог..."
Но она вспомнила, что она слышала и читала, как любовь приходит иногда
внезапно.
"И у него был порыв, увлечение; теперь он глаз не кажет: ему стыдно;
стало быть, это не дерзость. А кто виноват? - подумала еще. - Андрей
Иваныч, конечно, потому что заставил ее петь".
Но Обломов сначала слушать не хотел - ей было досадно, и она...
старалась... Она сильно покраснела - да, всеми силами старалась расшевелить
его.
Штольц сказал про него, что он апатичен, что ничто его не занимает,
что все угасло в нем... Вот ей и захотелось посмотреть, все ли угасло, и
она пела, пела... как никогда...
"Боже мой! да ведь я виновата: я попрошу у него прощения... А в чем? -
спросила потом. - Что я скажу ему: мосьё Обломов, я виновата, я
завлекала... Какой стыд! Это неправда! - сказала она, вспыхнув и топнув
ногой. - Кто смеет это подумать?.. Разве я знала, что выйдет? А если б
этого не было, если б не вырвалось у него... что тогда?.. - спросила она. -
Не знаю..." - думала.
У ней с того дня как-то странно на сердце... должно быть, ей очень
обидно... даже в жар кидает, на щеках рдеют два розовые пятнышка...
- Раздражение... маленькая лихорадка, - говорил доктор.
"Что наделал этот Обломов! О, ему надо дать урок, чтоб этого вперед не
было! Попрошу ma tante отказать ему от дома: он не должен забываться... Как
он смел!" - думала она, идя по парку; глаза ее горели...
Вдруг кто-то идет, слышит она.
"Идет кто-то..." - подумал Обломов.
И сошлись лицом к лицу.
- Ольга Сергеевна! - сказал он, трясясь, как осиновый лист.
- Илья Ильич! - отвечала она робко, и оба остановились.
- Здравствуйте, - сказал он.
- Здравствуйте, - говорила она.
- Вы куда идете? - спросил он.
- Так... - сказала она, не поднимая глаз.
- Я вам мешаю?
- О, ничуть... - отвечала она, взглянув на него быстро и с
любопытством.
- Можно мне с вами? - спросил он вдруг, кинув на нее пытливый взгляд.
Они молча шли по дорожке. Ни от линейки учителя, ни от бровей
директора никогда в жизни не стучало так сердце Обломова, как теперь. Он
хотел что-то сказать, пересиливал себя, но слова с языка не шли; только
сердце билось неимоверно, как перед бедой.
- Не получили ли вы письма от Андрея Иваныча? - спросила она.
- Получил, - отвечал Обломов.
- Что он пишет?
- Зовет в Париж.
- Что ж вы?
- Поеду.
- Когда?
- Ужо... нет, завтра... как соберусь.
- Отчего так скоро? - спросила она.
Он молчал.
- Вам дача не нравится, или... скажите, отчего вы хотите уехать?
"Дерзкий! он еще ехать хочет!" - подумала она.
- Мне отчего-то больно, неловко, жжет меня, - прошептал Обломов, не
глядя на нее.
Она молчала, сорвала ветку сирени и нюхала ее, закрыв лицо и нос.
- Понюхайте, как хорошо