ллею.
У ней в горле стояли слезы. Она боялась заплакать.
- Не туда, здесь ближе, - заметил Обломов. "Дурак, - сказал он сам
себе уныло, - нужно было объясняться! Теперь пуще разобидел. Не надо было
напоминать: оно бы так и прошло, само бы забылось. Теперь, нечего делать,
надо выпросить прощение".
"Мне, должно быть, оттого стало досадно, - думала она, - что я не
успела сказать ему: мсьё Обломов, я никак не ожидала, чтобы вы позволили...
Он предупредил меня... "Неправда"! Скажите пожалуйста, он еще лгал! Да как
он смел?"
- Точно ли вы забыли? - спросил он тихо.
- Забыла, все забыла! - скоро проговорила она, торопясь идти домой.
- Дайте руку, в знак, что вы не сердитесь..
Она, не глядя на него, подала ему концы пальцев и, едва он коснулся
их, тотчас же отдернула руку назад.
- Нет, не сердитесь! - сказал он со вздохом. - Как уверить мне вас,
что это было увлечение, что я не позволил бы себе забыться?.. Нет, конечно,
не стану больше слушать вашего пения...
- Никак не уверяйте: не надо мне ваших уверений... - с живостью
сказала она. - Я и сама не стану петь!
- Хорошо, я замолчу, - сказал он, - только, ради бога, не уходите так,
а то у меня на душе останется такой камень.
Она пошла тише и стала напряженно прислушиваться к его словам.
- Если правда, что вы заплакали бы, не услыхав, как я ахнул от вашего
пения, то теперь, если вы так уйдете, не улыбнетесь, не подадите руки
дружески, я... пожалейте, Ольга Сергеевна! Я буду нездоров, у меня колени
дрожат, я насилу стою...
- Отчего? - вдруг спросила она, взглянув на него.
- И сам не знаю, - сказал он, - стыд у меня прошел теперь: мне не
стыдно от моего слова... мне кажется, в нем...
Опять у него мурашки поползли по сердцу; опять что-то лишнее оказалось
там; опять ее ласковый и любопытный взгляд стал жечь его. Она так грациозно
оборотилась к нему, с таким беспокойством ждала ответа.
- Что в нем? - нетерпеливо спросила она.
- Нет, боюсь сказать: вы опять рассердитесь.
- Говорите! - сказала она повелительно.
Он молчал.
- Мне опять плакать хочется, глядя на вас... Видите, у меня нет
самолюбия, я не стыжусь сердца...
- Отчего же плакать? - спросила она, и на щеках появились два розовые
пятна.
- Мне все слышится ваш голос... я опять чувствую...
- Что? - сказала она, и слезы отхлынули от груди; она ждала
напряженно.
Они подошли к крыльцу.
- Чувствую... - торопился досказать Обломов и остановился.
Она медленно, как будто с трудом, всходила по ступеням.
- Ту же музыку... то же... волнение... то же... чув... простите,
простите - ей-богу, не могу сладить с собой...
- M-r Обломов... - строго начала она, потом вдруг лицо ее озарилось
лучом улыбки, - я не сержусь, прощаю, - прибавила она мягко, - только
вперед...
Она, не оборачиваясь, протянула ему назад руку; он схватил ее,
поцеловал в ладонь; она тихо сжала его губы и мгновенно порхнула в
стеклянную дверь, а он остался как вкопанный.
VII
Долго он глядел ей вслед большими глазами, с разинутым ртом, долго
поводил взглядом по кустам...
Прошли чужие, пролетела птица. Баба мимоходом спросила, не надо ли ему
ягод - столбняк продолжался.
Он опять пошел тихонько по той же аллее и до половины ее дошел тихо,
набрел на ландыши, которые уронила Ольга, на
У ней в горле стояли слезы. Она боялась заплакать.
- Не туда, здесь ближе, - заметил Обломов. "Дурак, - сказал он сам
себе уныло, - нужно было объясняться! Теперь пуще разобидел. Не надо было
напоминать: оно бы так и прошло, само бы забылось. Теперь, нечего делать,
надо выпросить прощение".
"Мне, должно быть, оттого стало досадно, - думала она, - что я не
успела сказать ему: мсьё Обломов, я никак не ожидала, чтобы вы позволили...
Он предупредил меня... "Неправда"! Скажите пожалуйста, он еще лгал! Да как
он смел?"
- Точно ли вы забыли? - спросил он тихо.
- Забыла, все забыла! - скоро проговорила она, торопясь идти домой.
- Дайте руку, в знак, что вы не сердитесь..
Она, не глядя на него, подала ему концы пальцев и, едва он коснулся
их, тотчас же отдернула руку назад.
- Нет, не сердитесь! - сказал он со вздохом. - Как уверить мне вас,
что это было увлечение, что я не позволил бы себе забыться?.. Нет, конечно,
не стану больше слушать вашего пения...
- Никак не уверяйте: не надо мне ваших уверений... - с живостью
сказала она. - Я и сама не стану петь!
- Хорошо, я замолчу, - сказал он, - только, ради бога, не уходите так,
а то у меня на душе останется такой камень.
Она пошла тише и стала напряженно прислушиваться к его словам.
- Если правда, что вы заплакали бы, не услыхав, как я ахнул от вашего
пения, то теперь, если вы так уйдете, не улыбнетесь, не подадите руки
дружески, я... пожалейте, Ольга Сергеевна! Я буду нездоров, у меня колени
дрожат, я насилу стою...
- Отчего? - вдруг спросила она, взглянув на него.
- И сам не знаю, - сказал он, - стыд у меня прошел теперь: мне не
стыдно от моего слова... мне кажется, в нем...
Опять у него мурашки поползли по сердцу; опять что-то лишнее оказалось
там; опять ее ласковый и любопытный взгляд стал жечь его. Она так грациозно
оборотилась к нему, с таким беспокойством ждала ответа.
- Что в нем? - нетерпеливо спросила она.
- Нет, боюсь сказать: вы опять рассердитесь.
- Говорите! - сказала она повелительно.
Он молчал.
- Мне опять плакать хочется, глядя на вас... Видите, у меня нет
самолюбия, я не стыжусь сердца...
- Отчего же плакать? - спросила она, и на щеках появились два розовые
пятна.
- Мне все слышится ваш голос... я опять чувствую...
- Что? - сказала она, и слезы отхлынули от груди; она ждала
напряженно.
Они подошли к крыльцу.
- Чувствую... - торопился досказать Обломов и остановился.
Она медленно, как будто с трудом, всходила по ступеням.
- Ту же музыку... то же... волнение... то же... чув... простите,
простите - ей-богу, не могу сладить с собой...
- M-r Обломов... - строго начала она, потом вдруг лицо ее озарилось
лучом улыбки, - я не сержусь, прощаю, - прибавила она мягко, - только
вперед...
Она, не оборачиваясь, протянула ему назад руку; он схватил ее,
поцеловал в ладонь; она тихо сжала его губы и мгновенно порхнула в
стеклянную дверь, а он остался как вкопанный.
VII
Долго он глядел ей вслед большими глазами, с разинутым ртом, долго
поводил взглядом по кустам...
Прошли чужие, пролетела птица. Баба мимоходом спросила, не надо ли ему
ягод - столбняк продолжался.
Он опять пошел тихонько по той же аллее и до половины ее дошел тихо,
набрел на ландыши, которые уронила Ольга, на