икакой жертвы, никакой боли?
"Ах, если б сквозь землю провалиться!" - думал он, внутренне мучаясь,
по мере того как мысль Ольги открывалась ему вполне.
- А если, - начала она горячо вопросом, - вы устанете от этой любви,
как устали от книг, от службы, от света; если со временем, без соперницы,
без другой любви, уснете вдруг около меня, как у себя на диване, и голос
мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет, если даже не другая
женщина, а халат ваш будет вам дороже?..
- Ольга, это невозможно! - перебил он с неудовольствием, отодвигаясь
от нее.
- Отчего невозможно? - спросила она. - Вы говорите, что я "ошибаюсь,
что полюблю другого", а я думаю иногда, что вы просто разлюбите меня. И что
тогда? Как я оправдаю себя в том, что делаю теперь? Если не люди, не свет,
что я скажу самой себе?.. И я иногда тоже не сплю от этого, но не терзаю
вас догадками о будущем, потому что верю в лучшее. У меня счастье
пересиливает боязнь. Я во что-нибудь ценю, когда от меня у вас заблестят
глаза, когда вы отыскиваете меня, карабкаясь на холмы, забываете лень и
спешите для меня по жаре в город за букетом, за книгой; когда вижу, что я
заставляю вас улыбаться, желать жизни... Я жду, ищу одного - счастья, и
верю, что нашла. Если ошибусь, если правда, что я буду плакать над своей
ошибкой, по крайней мере я чувствую здесь (она приложила ладонь к сердцу),
что я не виновата в ней; значит, судьба не хотела этого, бог не дал. Но я
не боюсь за будущие слезы; я буду плакать не напрасно: я купила ими
что-нибудь... Мне так хорошо... было!.. - прибавила она.
- Пусть же будет опять хорошо! - умолял Обломов.
- А вы видите только мрачное впереди; вам счастье нипочем... Это
неблагодарность, - продолжала она, - это не любовь, это...
- Эгоизм! - досказал Обломов и не смел взглянуть на Ольгу, не смел
говорить, не смел просить прощения.
- Идите, - тихо сказала она, - куда вы хотели идти.
Он поглядел на нее. Глаза у ней высохли. Она задумчиво смотрела вниз и
чертила зонтиком по песку.
- Ложитесь опять на спину, - прибавила потом, - не ошибетесь, "не
упадете в бездну".
- Я отравился и отравил вас, вместо того чтоб быть просто и прямо
счастливым... - бормотал он с раскаянием.
- Пейте квас: не отравитесь, - язвила она.
- Ольга! Это невеликодушно! - сказал он. - После того, когда я сам
казнил себя сознанием.
- Да, на словах вы казните себя, бросаетесь в пропасть, отдаете
полжизни, а там придет сомнение, бессонная ночь: как вы становитесь нежны к
себе, осторожны, заботливы, как далеко видите вперед!..
"Какая истина, и как она проста!" - подумал Обломов, но стыдился
сказать вслух. Отчего ж он не сам растолковал ее себе, а женщина,
начинающая жить? И как это она скоро! Недавно еще таким ребенком смотрела.
- Нам больше не о чем говорить, - заключила она вставая. - Прощайте,
Илья Ильич, и будьте... покойны; ведь ваше счастье в этом.
- Ольга! Нет, ради бога, нет! Теперь, когда все стало опять ясно, не
гоните меня... - говорил он, взяв ее за руку.
- Чего же вам надо от меня? - Вы сомневаетесь, не ошибка ли моя любовь
к вам: я не могу успокоить вашего сомнения; может быть, и ошибка - я не
знаю...
Он выпустил ее руку. Опять занесен нож над ним.
- Как не знаете? Разве вы не чувствуете? - спросил он опять с
сомнением на лице. - Разве вы подозреваете?..
- Я ничего не подозреваю; я сказала вам
"Ах, если б сквозь землю провалиться!" - думал он, внутренне мучаясь,
по мере того как мысль Ольги открывалась ему вполне.
- А если, - начала она горячо вопросом, - вы устанете от этой любви,
как устали от книг, от службы, от света; если со временем, без соперницы,
без другой любви, уснете вдруг около меня, как у себя на диване, и голос
мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет, если даже не другая
женщина, а халат ваш будет вам дороже?..
- Ольга, это невозможно! - перебил он с неудовольствием, отодвигаясь
от нее.
- Отчего невозможно? - спросила она. - Вы говорите, что я "ошибаюсь,
что полюблю другого", а я думаю иногда, что вы просто разлюбите меня. И что
тогда? Как я оправдаю себя в том, что делаю теперь? Если не люди, не свет,
что я скажу самой себе?.. И я иногда тоже не сплю от этого, но не терзаю
вас догадками о будущем, потому что верю в лучшее. У меня счастье
пересиливает боязнь. Я во что-нибудь ценю, когда от меня у вас заблестят
глаза, когда вы отыскиваете меня, карабкаясь на холмы, забываете лень и
спешите для меня по жаре в город за букетом, за книгой; когда вижу, что я
заставляю вас улыбаться, желать жизни... Я жду, ищу одного - счастья, и
верю, что нашла. Если ошибусь, если правда, что я буду плакать над своей
ошибкой, по крайней мере я чувствую здесь (она приложила ладонь к сердцу),
что я не виновата в ней; значит, судьба не хотела этого, бог не дал. Но я
не боюсь за будущие слезы; я буду плакать не напрасно: я купила ими
что-нибудь... Мне так хорошо... было!.. - прибавила она.
- Пусть же будет опять хорошо! - умолял Обломов.
- А вы видите только мрачное впереди; вам счастье нипочем... Это
неблагодарность, - продолжала она, - это не любовь, это...
- Эгоизм! - досказал Обломов и не смел взглянуть на Ольгу, не смел
говорить, не смел просить прощения.
- Идите, - тихо сказала она, - куда вы хотели идти.
Он поглядел на нее. Глаза у ней высохли. Она задумчиво смотрела вниз и
чертила зонтиком по песку.
- Ложитесь опять на спину, - прибавила потом, - не ошибетесь, "не
упадете в бездну".
- Я отравился и отравил вас, вместо того чтоб быть просто и прямо
счастливым... - бормотал он с раскаянием.
- Пейте квас: не отравитесь, - язвила она.
- Ольга! Это невеликодушно! - сказал он. - После того, когда я сам
казнил себя сознанием.
- Да, на словах вы казните себя, бросаетесь в пропасть, отдаете
полжизни, а там придет сомнение, бессонная ночь: как вы становитесь нежны к
себе, осторожны, заботливы, как далеко видите вперед!..
"Какая истина, и как она проста!" - подумал Обломов, но стыдился
сказать вслух. Отчего ж он не сам растолковал ее себе, а женщина,
начинающая жить? И как это она скоро! Недавно еще таким ребенком смотрела.
- Нам больше не о чем говорить, - заключила она вставая. - Прощайте,
Илья Ильич, и будьте... покойны; ведь ваше счастье в этом.
- Ольга! Нет, ради бога, нет! Теперь, когда все стало опять ясно, не
гоните меня... - говорил он, взяв ее за руку.
- Чего же вам надо от меня? - Вы сомневаетесь, не ошибка ли моя любовь
к вам: я не могу успокоить вашего сомнения; может быть, и ошибка - я не
знаю...
Он выпустил ее руку. Опять занесен нож над ним.
- Как не знаете? Разве вы не чувствуете? - спросил он опять с
сомнением на лице. - Разве вы подозреваете?..
- Я ничего не подозреваю; я сказала вам