окая
судьба лишает его счастья еще несколько дней видеть ненаглядную Ольгу".
Он накрепко наказал Захару не сметь болтать с Никитой и опять глазами
проводил последнего до калитки, а Анисье погрозил пальцем, когда она
показала было нос из кухни и что-то хотела спросить Никиту.
VII
Прошла неделя. Обломов, встав утром, прежде всего с беспокойством
спрашивал, наведены ли мосты.
- Нет еще, - говорили ему, и он мирно проводил день, слушая
постукиванье маятника, треск кофейной мельницы и пение канареек.
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми курами и прятались
по курятникам. Книг, присланных Ольгой, он не успел прочесть: как на сто
пятой странице он положил книгу, обернув переплетом вверх, так она и лежит
уже несколько дней.
Зато он чаще занимается с детьми хозяйки. Ваня такой понятливый
мальчик, в три раза запомнил главные города в Европе, и Илья Ильич обещал,
как только поедет на ту сторону, подарить ему маленький глобус; а Машенька
обрубила ему три платка - плохо, правда, но зато она так смешно трудится
маленькими ручонками и все бегает показать ему каждый обрубленный вершок.
С хозяйкой он беседовал беспрестанно, лишь только завидит ее локти в
полуотворенную дверь. Он уже по движению локтей привык распознавать, что
делает хозяйка: сеет, мелет или гладит.
Даже пробовал заговорить с бабушкой, да она не сможет никак докончить
разговора: остановится на полуслове, упрет кулаком в стену, согнется и
давай кашлять, точно трудную работу какую-нибудь исправляет, потом охнет -
тем весь разговор и кончится.
Только братца одного не видит он совсем или видит, как мелькает
большой пакет мимо окон, а самого его будто и не слыхать в доме. Даже когда
Обломов нечаянно вошел в комнату, где они обедают, сжавшись в тесную кучу,
братец наскоро вытер пальцами губы и скрылся в свою светлицу.
Однажды, лишь только Обломов беззаботно проснулся утром и принялся за
кофе, вдруг Захар донес, что мосты наведены. У Обломова стукнуло сердце.
- А завтра воскресенье, - сказал он, - надо ехать к Ольге, целый день
мужественно выносить значительные и любопытные взгляды посторонних, потом
объявить ей, когда намерен говорить с теткой. А он еще все на той же точке
невозможности двинуться вперед.
Ему живо представилось, как он объявлен женихом, как на другой, на
третий день приедут разные дамы и мужчины, как он вдруг станет предметом
любопытства, как дадут официальный обед, будут пить его здоровье. Потом...
потом, по праву и обязанности жениха, он привезет невесте подарок...
- Подарок! - с ужасом сказал он себе и расхохотался горьким смехом.
Подарок! А у него двести рублей в кармане! Если деньги и пришлют, так
к рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут,
сколько его там и как велика сумма выручена будет - все это должно
объяснить письмо, а письма нет. Как же быть-то? Прощай, двухнедельное
спокойствие!
Между этими заботами рисовалось ему прекрасное лицо Ольги, ее
пушистые, говорящие брови и эти умные серо-голубые глаза, и вся головка, и
коса ее, которую она спускала как-то низко на затылок, так что она
продолжала и дополняла благородство всей ее фигуры, начиная с головы до
плеч и стана.
Но лишь только он затрепещет от любви, тотчас же, как камень,
сваливается на него тяжелая мысль: как быть, что делать, как приступить к
вопросу о свадьбе, где взять ден
судьба лишает его счастья еще несколько дней видеть ненаглядную Ольгу".
Он накрепко наказал Захару не сметь болтать с Никитой и опять глазами
проводил последнего до калитки, а Анисье погрозил пальцем, когда она
показала было нос из кухни и что-то хотела спросить Никиту.
VII
Прошла неделя. Обломов, встав утром, прежде всего с беспокойством
спрашивал, наведены ли мосты.
- Нет еще, - говорили ему, и он мирно проводил день, слушая
постукиванье маятника, треск кофейной мельницы и пение канареек.
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми курами и прятались
по курятникам. Книг, присланных Ольгой, он не успел прочесть: как на сто
пятой странице он положил книгу, обернув переплетом вверх, так она и лежит
уже несколько дней.
Зато он чаще занимается с детьми хозяйки. Ваня такой понятливый
мальчик, в три раза запомнил главные города в Европе, и Илья Ильич обещал,
как только поедет на ту сторону, подарить ему маленький глобус; а Машенька
обрубила ему три платка - плохо, правда, но зато она так смешно трудится
маленькими ручонками и все бегает показать ему каждый обрубленный вершок.
С хозяйкой он беседовал беспрестанно, лишь только завидит ее локти в
полуотворенную дверь. Он уже по движению локтей привык распознавать, что
делает хозяйка: сеет, мелет или гладит.
Даже пробовал заговорить с бабушкой, да она не сможет никак докончить
разговора: остановится на полуслове, упрет кулаком в стену, согнется и
давай кашлять, точно трудную работу какую-нибудь исправляет, потом охнет -
тем весь разговор и кончится.
Только братца одного не видит он совсем или видит, как мелькает
большой пакет мимо окон, а самого его будто и не слыхать в доме. Даже когда
Обломов нечаянно вошел в комнату, где они обедают, сжавшись в тесную кучу,
братец наскоро вытер пальцами губы и скрылся в свою светлицу.
Однажды, лишь только Обломов беззаботно проснулся утром и принялся за
кофе, вдруг Захар донес, что мосты наведены. У Обломова стукнуло сердце.
- А завтра воскресенье, - сказал он, - надо ехать к Ольге, целый день
мужественно выносить значительные и любопытные взгляды посторонних, потом
объявить ей, когда намерен говорить с теткой. А он еще все на той же точке
невозможности двинуться вперед.
Ему живо представилось, как он объявлен женихом, как на другой, на
третий день приедут разные дамы и мужчины, как он вдруг станет предметом
любопытства, как дадут официальный обед, будут пить его здоровье. Потом...
потом, по праву и обязанности жениха, он привезет невесте подарок...
- Подарок! - с ужасом сказал он себе и расхохотался горьким смехом.
Подарок! А у него двести рублей в кармане! Если деньги и пришлют, так
к рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут,
сколько его там и как велика сумма выручена будет - все это должно
объяснить письмо, а письма нет. Как же быть-то? Прощай, двухнедельное
спокойствие!
Между этими заботами рисовалось ему прекрасное лицо Ольги, ее
пушистые, говорящие брови и эти умные серо-голубые глаза, и вся головка, и
коса ее, которую она спускала как-то низко на затылок, так что она
продолжала и дополняла благородство всей ее фигуры, начиная с головы до
плеч и стана.
Но лишь только он затрепещет от любви, тотчас же, как камень,
сваливается на него тяжелая мысль: как быть, что делать, как приступить к
вопросу о свадьбе, где взять ден