е, как..."
- В будущем месяце, барон? - живо спросила она. - Это верно?
- Как то, что вы прекрасны вообще, а сегодня в особенности, - сказал
он и пошел к тетке.
Ольга осталась на своем месте и замечталась о близком счастье, но она
решилась не говорить Обломову об этой новости, о своих будущих планах.
Она хотела доследить до конца, как в его ленивой душе любовь совершит
переворот, как окончательно спадет с него гнет, как он не устоит перед
близким счастьем, получит благоприятный ответ из деревни и, сияющий,
прибежит, прилетит и положит его к ее ногам, как они оба, вперегонку,
бросятся к тетке, и потом...
Потом вдруг она скажет ему, что и у нее есть деревня, сад, павильон,
вид на реку и дом, совсем готовый для житья, как надо прежде поехать туда,
потом в Обломовку.
"Нет, не хочу благоприятного ответа, - подумала она, - он загордится и
не почувствует даже радости, что у меня есть свое имение, дом, сад... Нет,
пусть он лучше придет расстроенный неприятным письмом, что в деревне
беспорядок, что надо ему побывать самому. Он поскачет сломя голову в
Обломовку, наскоро сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не
сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было
скакать - что есть дом, сад и павильон с видом, что есть где жить и без его
Обломовки... Да, да, она ни за что не скажет ему, выдержит до конца; пусть
он съездит туда, пусть пошевелится, оживет - все для нее, во имя будущего
счастья! Или?, нет: зачем посылать его в деревню, расставаться? Нет, когда
он в дорожном платье придет к ней бледный, печальный, прощаться на месяц,
она вдруг скажет ему, что не надо ехать до лета: тогда вместе поедут..."
Так мечтала она и побежала к барону и искусно предупредила его, чтоб
он до времени об этой новости не говорил никому, решительно никому. Под
этим никому она разумела одного Обломова.
- Да, да, зачем? - подтвердил он. - Разве мсьё Обломову только, если
речь зайдет...
Ольга выдержала себя и равнодушно сказала:
- Нет, и ему не говорите.
- Ваша воля, вы знаете, для меня закон... - прибавил барон любезно.
Она была не без лукавства. Если ей очень хотелось взглянуть на
Обломова при свидетелях, она прежде взглянет попеременно на троих других,
потом уж на него.
Сколько соображений - все для Обломова! Сколько раз загорались два
пятна у ней на щеках! Сколько раз она тронет то тот, то другой клавиш, чтоб
узнать, не слишком ли высоко настроено фортепиано, или переложит ноты с
одного места на другое! И вдруг нет его! Что это значит?
Три, четыре часа - все нет! В половине пятого красота ее, расцветание
начали пропадать: она стала заметно увядать и села за стол побледневшая.
А прочие ничего: никто и не замечает - все едят те блюда, которые
готовились для него, разговаривают так весело, равнодушно.
После обеда, вечером - его нет, нет. До десяти часов она волновалась
надеждой, страхом; в десять часов ушла к себе.
Сначала она обрушила мысленно на его голову всю желчь, накипевшую в
сердце; не было едкого сарказма, горячего слова, какие только были в ее
лексиконе, которыми бы она мысленно не казнила его.
Потом вдруг как будто весь организм ее наполнился огнем, потом льдом.
"Он болен; он один; он не может даже писать..." - сверкнуло у ней в
голове.
Это убеждение овладело ею вполне и не дало ей уснуть всю ночь. Она
лихорадочно вздремнула два часа, бре
- В будущем месяце, барон? - живо спросила она. - Это верно?
- Как то, что вы прекрасны вообще, а сегодня в особенности, - сказал
он и пошел к тетке.
Ольга осталась на своем месте и замечталась о близком счастье, но она
решилась не говорить Обломову об этой новости, о своих будущих планах.
Она хотела доследить до конца, как в его ленивой душе любовь совершит
переворот, как окончательно спадет с него гнет, как он не устоит перед
близким счастьем, получит благоприятный ответ из деревни и, сияющий,
прибежит, прилетит и положит его к ее ногам, как они оба, вперегонку,
бросятся к тетке, и потом...
Потом вдруг она скажет ему, что и у нее есть деревня, сад, павильон,
вид на реку и дом, совсем готовый для житья, как надо прежде поехать туда,
потом в Обломовку.
"Нет, не хочу благоприятного ответа, - подумала она, - он загордится и
не почувствует даже радости, что у меня есть свое имение, дом, сад... Нет,
пусть он лучше придет расстроенный неприятным письмом, что в деревне
беспорядок, что надо ему побывать самому. Он поскачет сломя голову в
Обломовку, наскоро сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не
сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было
скакать - что есть дом, сад и павильон с видом, что есть где жить и без его
Обломовки... Да, да, она ни за что не скажет ему, выдержит до конца; пусть
он съездит туда, пусть пошевелится, оживет - все для нее, во имя будущего
счастья! Или?, нет: зачем посылать его в деревню, расставаться? Нет, когда
он в дорожном платье придет к ней бледный, печальный, прощаться на месяц,
она вдруг скажет ему, что не надо ехать до лета: тогда вместе поедут..."
Так мечтала она и побежала к барону и искусно предупредила его, чтоб
он до времени об этой новости не говорил никому, решительно никому. Под
этим никому она разумела одного Обломова.
- Да, да, зачем? - подтвердил он. - Разве мсьё Обломову только, если
речь зайдет...
Ольга выдержала себя и равнодушно сказала:
- Нет, и ему не говорите.
- Ваша воля, вы знаете, для меня закон... - прибавил барон любезно.
Она была не без лукавства. Если ей очень хотелось взглянуть на
Обломова при свидетелях, она прежде взглянет попеременно на троих других,
потом уж на него.
Сколько соображений - все для Обломова! Сколько раз загорались два
пятна у ней на щеках! Сколько раз она тронет то тот, то другой клавиш, чтоб
узнать, не слишком ли высоко настроено фортепиано, или переложит ноты с
одного места на другое! И вдруг нет его! Что это значит?
Три, четыре часа - все нет! В половине пятого красота ее, расцветание
начали пропадать: она стала заметно увядать и села за стол побледневшая.
А прочие ничего: никто и не замечает - все едят те блюда, которые
готовились для него, разговаривают так весело, равнодушно.
После обеда, вечером - его нет, нет. До десяти часов она волновалась
надеждой, страхом; в десять часов ушла к себе.
Сначала она обрушила мысленно на его голову всю желчь, накипевшую в
сердце; не было едкого сарказма, горячего слова, какие только были в ее
лексиконе, которыми бы она мысленно не казнила его.
Потом вдруг как будто весь организм ее наполнился огнем, потом льдом.
"Он болен; он один; он не может даже писать..." - сверкнуло у ней в
голове.
Это убеждение овладело ею вполне и не дало ей уснуть всю ночь. Она
лихорадочно вздремнула два часа, бре