, - в раздумье говорила она, - я бог знает что
могла бы подумать. Боялся тревожить меня толками лакеев, а не боялся мне
сделать тревогу! Я перестаю понимать тебя.
- Я думал, что болтовня их взволнует тебя. Катя, Марфа, Семен и этот
дурак Никита бог знает что говорят...
- Я давно знаю, что они говорят, - равнодушно сказала она.
- Как - знаешь?
- Так. Катя и няня давно донесли мне об этом, спрашивали о тебе,
поздравляли меня.
- Ужель поздравляли? - с ужасом спросил он. - Что ж ты?
- Ничего, поблагодарила; няне подарила платок, а она обещала сходить к
Сергию пешком. Кате взялась выхлопотать отдать ее замуж за кондитера: у ней
есть свой роман...
Он смотрел на нее испуганными и изумленными глазами.
- Ты бываешь каждый день у нас: очень натурально, что люди толкуют об
этом, - прибавила она, - они первые начинают говорить. С Сонечкой было то
же; что же это так пугает тебя?
- Так вот откуда эти слухи? - сказал он протяжно.
- Разве они неосновательны? Ведь это правда?
- Правда! - ни вопросительно, ни отрицательно повторил Обломов. - Да,
- прибавил он потом, - в самом деле, ты права: только я не хочу, чтоб они
знали о наших свиданиях, оттого и боюсь...
- Ты боишься, дрожишь, как мальчик... Не понимаю! Разве ты крадешь
меня?
Ему было неловко; она внимательно глядела на него.
- Послушай, - сказала она, - тут есть какая-то ложь, что-то не то...
Поди сюда и скажи все, что у тебя на душе. Ты мог не быть день, два -
пожалуй, неделю, из предосторожности, но все бы ты предупредил меня,
написал. Ты знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором. Что
это все значит?
Он задумался, потом поцеловал у ней руку и вздохнул.
- Вот что, Ольга, я думаю, - сказал он, - у меня все это время так
напугано воображение этими ужасами за тебя, так истерзан ум заботами,
сердце наболело то от сбывающихся, то от пропадающих надежд, от ожиданий,
что весь организм мой потрясен: он немеет, требует хоть временного
успокоения...
- Отчего ж у меня не немеет, и я ищу успокоения только подле тебя?
- У тебя молодые, крепкие силы, и ты любишь ясно, покойно, а я... но
ты знаешь, как я тебя люблю! - сказал он, сползая на пол и целуя ее руки.
- Нет еще, мало знаю, - ты так странен, что я теряюсь в соображениях;
у меня гаснут ум и надежда... скоро мы перестанем понимать друг друга:
тогда худо!
Они замолчали.
- Что же ты делал эти дни? - спросила она, в первый раз оглядывая
глазами комнату. - У тебя нехорошо: какие низенькие комнаты! Окна
маленькие, обои старые... Где ж еще у тебя комнаты?
Он бросился показывать ей квартиру, чтоб замять вопрос о том, что он
делал эти дни. Потом она села на диван, он поместился опять на ковре, у ног
ее.
- Что ж ты делал две недели? - допрашивала она.
- Читал, писал, думал о тебе.
- Прочел мои книги? Что они? Я возьму их с собой.
Она взяла со стола книгу и посмотрела на развернутую страницу:
страница запылилась.
- Ты не читал! - сказала она.
- Нет, - отвечал он.
Она посмотрела на измятые, шитые подушки, на беспорядок, на запыленные
окна, на письменный стол, перебрала несколько покрытых пылью бумаг,
пошевелила перо в сухой чернильнице и с изумлением поглядела на него.
- Что ж ты делал? - повторила она. - Ты не читал и не писал?
- Времени мало было, - начал он запинаясь, - утром
могла бы подумать. Боялся тревожить меня толками лакеев, а не боялся мне
сделать тревогу! Я перестаю понимать тебя.
- Я думал, что болтовня их взволнует тебя. Катя, Марфа, Семен и этот
дурак Никита бог знает что говорят...
- Я давно знаю, что они говорят, - равнодушно сказала она.
- Как - знаешь?
- Так. Катя и няня давно донесли мне об этом, спрашивали о тебе,
поздравляли меня.
- Ужель поздравляли? - с ужасом спросил он. - Что ж ты?
- Ничего, поблагодарила; няне подарила платок, а она обещала сходить к
Сергию пешком. Кате взялась выхлопотать отдать ее замуж за кондитера: у ней
есть свой роман...
Он смотрел на нее испуганными и изумленными глазами.
- Ты бываешь каждый день у нас: очень натурально, что люди толкуют об
этом, - прибавила она, - они первые начинают говорить. С Сонечкой было то
же; что же это так пугает тебя?
- Так вот откуда эти слухи? - сказал он протяжно.
- Разве они неосновательны? Ведь это правда?
- Правда! - ни вопросительно, ни отрицательно повторил Обломов. - Да,
- прибавил он потом, - в самом деле, ты права: только я не хочу, чтоб они
знали о наших свиданиях, оттого и боюсь...
- Ты боишься, дрожишь, как мальчик... Не понимаю! Разве ты крадешь
меня?
Ему было неловко; она внимательно глядела на него.
- Послушай, - сказала она, - тут есть какая-то ложь, что-то не то...
Поди сюда и скажи все, что у тебя на душе. Ты мог не быть день, два -
пожалуй, неделю, из предосторожности, но все бы ты предупредил меня,
написал. Ты знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором. Что
это все значит?
Он задумался, потом поцеловал у ней руку и вздохнул.
- Вот что, Ольга, я думаю, - сказал он, - у меня все это время так
напугано воображение этими ужасами за тебя, так истерзан ум заботами,
сердце наболело то от сбывающихся, то от пропадающих надежд, от ожиданий,
что весь организм мой потрясен: он немеет, требует хоть временного
успокоения...
- Отчего ж у меня не немеет, и я ищу успокоения только подле тебя?
- У тебя молодые, крепкие силы, и ты любишь ясно, покойно, а я... но
ты знаешь, как я тебя люблю! - сказал он, сползая на пол и целуя ее руки.
- Нет еще, мало знаю, - ты так странен, что я теряюсь в соображениях;
у меня гаснут ум и надежда... скоро мы перестанем понимать друг друга:
тогда худо!
Они замолчали.
- Что же ты делал эти дни? - спросила она, в первый раз оглядывая
глазами комнату. - У тебя нехорошо: какие низенькие комнаты! Окна
маленькие, обои старые... Где ж еще у тебя комнаты?
Он бросился показывать ей квартиру, чтоб замять вопрос о том, что он
делал эти дни. Потом она села на диван, он поместился опять на ковре, у ног
ее.
- Что ж ты делал две недели? - допрашивала она.
- Читал, писал, думал о тебе.
- Прочел мои книги? Что они? Я возьму их с собой.
Она взяла со стола книгу и посмотрела на развернутую страницу:
страница запылилась.
- Ты не читал! - сказала она.
- Нет, - отвечал он.
Она посмотрела на измятые, шитые подушки, на беспорядок, на запыленные
окна, на письменный стол, перебрала несколько покрытых пылью бумаг,
пошевелила перо в сухой чернильнице и с изумлением поглядела на него.
- Что ж ты делал? - повторила она. - Ты не читал и не писал?
- Времени мало было, - начал он запинаясь, - утром