ле такого пробуждения, не
сделаться героем! Вы увидите, ты и Андрей, - продолжал он, озираясь
вдохновенными глазами, - до какой высоты поднимает человека любовь такой
женщины, как ты! Смотри, смотри на меня: не воскрес ли я, не живу ли в эту
минуту? Пойдем отсюда! Вон! Вон! Я не могу ни минуты оставаться здесь; мне
душно, гадко! - говорил он, с непритворным отвращением оглядываясь вокруг.
- Дай мне дожить сегодня этим чувством... Ах, если б этот же огонь жег
меня, какой теперь жжет, - и завтра и всегда! А то нет тебя - я гасну,
падаю! Теперь я ожил, воскрес. Мне кажется, я... Ольга, Ольга! - Ты
прекраснее всего в мире, ты первая женщина, ты... ты...
Он припал к ее руке лицом и замер. Слова не шли более с языка. Он
прижал руку к сердцу, чтоб унять волнение, устремил на Ольгу свой
страстный, влажный взгляд и стал неподвижен.
"Нежен, нежен, нежен!" - мысленно твердила Ольга, но со вздохом, не
как бывало в парке, и погрузилась в глубокую задумчивость.
- Мне пора! - очнувшись, сказала она ласково.
Он вдруг отрезвился.
- Ты здесь, боже мой! У меня? - говорил он, и вдохновенный взгляд
заменился робким озираньем по сторонам. Горячая речь не шла больше с языка.
Он торопливо хватал шляпку и салоп и, в суматохе, хотел надеть салоп
ей на голову.
Она засмеялась.
- Не бойся за меня, - успокоивала она, - ma tante уехала на целый
день; дома только няня знает, что меня нет, да Катя. Проводи меня.
Она подала ему руку и без трепета, покойно, в гордом сознании своей
невинности, перешла двор, при отчаянном скаканье на цепи и лае собаки, села
в карету и уехала.
Из окон с хозяйской половины смотрели головы; из-за угла, за плетнем,
выглянула из канавы голова Анисьи.
Когда карета заворотила в другую улицу, пришла Анисья и сказала, что
она избегала весь рынок и спаржи не оказалось. Захар вернулся часа через
три и проспал целые сутки.
Обломов долго ходил по комнате и не чувствовал под собой ног, не
слыхал собственных шагов: он ходил как будто на четверть от полу.
Лишь только замолк скрип колес кареты по снегу, увезшей его жизнь,
счастье, - беспокойство его прошло, голова и спина у него выпрямились,
вдохновенное сияние воротилось на лицо, и глаза были влажны от счастья, от
умиления. В организме разлилась какая-то теплота, свежесть, бодрость. И
опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда,
к Штольцу, с Ольгой, и в деревню, на поля, в рощи, хотелось уединиться в
своем кабинете и погрузиться в труд, и самому ехать на Рыбинскую пристань,
и дорогу проводить и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой
все говорят, и в оперу - сегодня...
Да, сегодня она у него, он у ней, потом в опере. Как полон день! Как
легко дышится в этой жизни, в сфере Ольги, в лучах ее девственного блеска,
бодрых сил, молодого, но тонкого и глубокого, здравого ума! Он ходит, точно
летает; его будто кто-то носит по комнате.
- Вперед, вперед! - говорит Ольга, - выше, выше, туда, к той черте,
где сила нежности и грации теряет свои права и где начинается царство
мужчины!
Как она ясно видит жизнь! Как читает в этой мудреной книге свой путь и
инстинктом угадывает и его дорогу! Обе жизни, как две реки, должны слиться:
он ее руководитель, вождь!
Она видит его силы, способности, знает, сколько он может, и покорно
ждет его владычества. Чудная Ольга! Невозмутимая, не робкая, простая, но
решительная ж
сделаться героем! Вы увидите, ты и Андрей, - продолжал он, озираясь
вдохновенными глазами, - до какой высоты поднимает человека любовь такой
женщины, как ты! Смотри, смотри на меня: не воскрес ли я, не живу ли в эту
минуту? Пойдем отсюда! Вон! Вон! Я не могу ни минуты оставаться здесь; мне
душно, гадко! - говорил он, с непритворным отвращением оглядываясь вокруг.
- Дай мне дожить сегодня этим чувством... Ах, если б этот же огонь жег
меня, какой теперь жжет, - и завтра и всегда! А то нет тебя - я гасну,
падаю! Теперь я ожил, воскрес. Мне кажется, я... Ольга, Ольга! - Ты
прекраснее всего в мире, ты первая женщина, ты... ты...
Он припал к ее руке лицом и замер. Слова не шли более с языка. Он
прижал руку к сердцу, чтоб унять волнение, устремил на Ольгу свой
страстный, влажный взгляд и стал неподвижен.
"Нежен, нежен, нежен!" - мысленно твердила Ольга, но со вздохом, не
как бывало в парке, и погрузилась в глубокую задумчивость.
- Мне пора! - очнувшись, сказала она ласково.
Он вдруг отрезвился.
- Ты здесь, боже мой! У меня? - говорил он, и вдохновенный взгляд
заменился робким озираньем по сторонам. Горячая речь не шла больше с языка.
Он торопливо хватал шляпку и салоп и, в суматохе, хотел надеть салоп
ей на голову.
Она засмеялась.
- Не бойся за меня, - успокоивала она, - ma tante уехала на целый
день; дома только няня знает, что меня нет, да Катя. Проводи меня.
Она подала ему руку и без трепета, покойно, в гордом сознании своей
невинности, перешла двор, при отчаянном скаканье на цепи и лае собаки, села
в карету и уехала.
Из окон с хозяйской половины смотрели головы; из-за угла, за плетнем,
выглянула из канавы голова Анисьи.
Когда карета заворотила в другую улицу, пришла Анисья и сказала, что
она избегала весь рынок и спаржи не оказалось. Захар вернулся часа через
три и проспал целые сутки.
Обломов долго ходил по комнате и не чувствовал под собой ног, не
слыхал собственных шагов: он ходил как будто на четверть от полу.
Лишь только замолк скрип колес кареты по снегу, увезшей его жизнь,
счастье, - беспокойство его прошло, голова и спина у него выпрямились,
вдохновенное сияние воротилось на лицо, и глаза были влажны от счастья, от
умиления. В организме разлилась какая-то теплота, свежесть, бодрость. И
опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда,
к Штольцу, с Ольгой, и в деревню, на поля, в рощи, хотелось уединиться в
своем кабинете и погрузиться в труд, и самому ехать на Рыбинскую пристань,
и дорогу проводить и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой
все говорят, и в оперу - сегодня...
Да, сегодня она у него, он у ней, потом в опере. Как полон день! Как
легко дышится в этой жизни, в сфере Ольги, в лучах ее девственного блеска,
бодрых сил, молодого, но тонкого и глубокого, здравого ума! Он ходит, точно
летает; его будто кто-то носит по комнате.
- Вперед, вперед! - говорит Ольга, - выше, выше, туда, к той черте,
где сила нежности и грации теряет свои права и где начинается царство
мужчины!
Как она ясно видит жизнь! Как читает в этой мудреной книге свой путь и
инстинктом угадывает и его дорогу! Обе жизни, как две реки, должны слиться:
он ее руководитель, вождь!
Она видит его силы, способности, знает, сколько он может, и покорно
ждет его владычества. Чудная Ольга! Невозмутимая, не робкая, простая, но
решительная ж