ни о чем не заботясь.
Если ему приказывали сделать что-нибудь сверх этого, он исполнял
приказание неохотно, после споров и убеждений в бесполезности приказания
или невозможности исполнить его.
Никакими средствами нельзя было заставить его внести новую постоянную
статью в круг начертанных им себе занятий.
Если ему велят вычистить, вымыть какую-нибудь вещь или отнести то,
принести это, он, по обыкновению с ворчаньем, исполнял приказание; но если
б кто захотел, чтоб он потом делал то же самое постоянно сам, то этого уже
достигнуть было невозможно.
На другой, на третий день и так далее нужно было бы приказывать то же
самое вновь, и вновь входить с ним в неприятные объяснения.
Несмотря на все это, то есть что Захар любил выпить, посплетничать,
брал у Обломова пятаки и гривны, ломал и бил разные вещи и ленился,
все-таки выходило, что он был глубоко преданный своему барину слуга.
Он бы не задумался сгореть или утонуть за него, не считая этого
подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград. Он смотрел на это,
как на естественное, иначе быть не могущее дело, или, лучше сказать, никак
не смотрел, а поступал так, без всяких умозрений.
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не
приходило в голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье
Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от отца, деда, братьев, дворни,
среди которой он родился и воспитался, и обратились в плоть и кровь.
Захар умер бы вместо барина, считая это своим неизбежным и природным
долгом, и даже не считая ничем, а просто бросился бы на смерть, точно так
же как собака, которая при встрече с зверем в лесу бросается на него, не
рассуждая, отчего должна броситься она, а не ее господин.
Но зато, если б понадобилось, например, просидеть всю ночь подле
постели барина, не смыкая глаз, и от этого бы зависело здоровье или даже
жизнь барина, Захар непременно бы заснул.
Наружно он не выказывал не только подобострастия к барину, но даже был
грубоват, фамильярен в обхождении с ним, сердился на него не шутя за всякую
мелочь и даже, как сказано, злословил его у ворот; но все-таки этим только
на время заслонялось, а отнюдь не умалялось кровное, родственное чувство
преданности его не к Илье Ильичу собственно, а ко всему, что носит имя
Обломова, что близко, мило, дорого ему.
Может быть, даже это чувство было в противоречии с собственным
взглядом Захара на личность Обломова, может быть, изучение характера барина
внушало другие убеждения Захару. Вероятно, Захар, если б ему объяснили о
степени привязанности его к Илье Ильичу, стал бы оспаривать это.
Захар любил Обломовку, как кошка свой чердак, лошадь - стойло, собака
- конуру, в которой родилась и выросла. В сфере этой привязанности у него
выработывались уже свои особенные, личные впечатления.
Например, обломовского кучера он любил больше, нежели повара, скотницу
Варвару больше их обоих, а Илью Ильича меньше их всех; но все-таки
обломовский повар для него был лучше и выше всех других поваров в мире, а
Илья Ильич выше всех помещиков.
Тараску, буфетчика, он терпеть не мог; но этого Тараску он не променял
бы на самого хорошего человека в целом свете потому только, что Тараска был
обломовский.
Он обращался фамильярно и грубо с Обломовым, точно так же как шаман
грубо и фамильярно обходится с своим идолом: он и обметает его, и уронит,
иногда, может быть, и ударит с досадо
Если ему приказывали сделать что-нибудь сверх этого, он исполнял
приказание неохотно, после споров и убеждений в бесполезности приказания
или невозможности исполнить его.
Никакими средствами нельзя было заставить его внести новую постоянную
статью в круг начертанных им себе занятий.
Если ему велят вычистить, вымыть какую-нибудь вещь или отнести то,
принести это, он, по обыкновению с ворчаньем, исполнял приказание; но если
б кто захотел, чтоб он потом делал то же самое постоянно сам, то этого уже
достигнуть было невозможно.
На другой, на третий день и так далее нужно было бы приказывать то же
самое вновь, и вновь входить с ним в неприятные объяснения.
Несмотря на все это, то есть что Захар любил выпить, посплетничать,
брал у Обломова пятаки и гривны, ломал и бил разные вещи и ленился,
все-таки выходило, что он был глубоко преданный своему барину слуга.
Он бы не задумался сгореть или утонуть за него, не считая этого
подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград. Он смотрел на это,
как на естественное, иначе быть не могущее дело, или, лучше сказать, никак
не смотрел, а поступал так, без всяких умозрений.
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не
приходило в голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье
Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от отца, деда, братьев, дворни,
среди которой он родился и воспитался, и обратились в плоть и кровь.
Захар умер бы вместо барина, считая это своим неизбежным и природным
долгом, и даже не считая ничем, а просто бросился бы на смерть, точно так
же как собака, которая при встрече с зверем в лесу бросается на него, не
рассуждая, отчего должна броситься она, а не ее господин.
Но зато, если б понадобилось, например, просидеть всю ночь подле
постели барина, не смыкая глаз, и от этого бы зависело здоровье или даже
жизнь барина, Захар непременно бы заснул.
Наружно он не выказывал не только подобострастия к барину, но даже был
грубоват, фамильярен в обхождении с ним, сердился на него не шутя за всякую
мелочь и даже, как сказано, злословил его у ворот; но все-таки этим только
на время заслонялось, а отнюдь не умалялось кровное, родственное чувство
преданности его не к Илье Ильичу собственно, а ко всему, что носит имя
Обломова, что близко, мило, дорого ему.
Может быть, даже это чувство было в противоречии с собственным
взглядом Захара на личность Обломова, может быть, изучение характера барина
внушало другие убеждения Захару. Вероятно, Захар, если б ему объяснили о
степени привязанности его к Илье Ильичу, стал бы оспаривать это.
Захар любил Обломовку, как кошка свой чердак, лошадь - стойло, собака
- конуру, в которой родилась и выросла. В сфере этой привязанности у него
выработывались уже свои особенные, личные впечатления.
Например, обломовского кучера он любил больше, нежели повара, скотницу
Варвару больше их обоих, а Илью Ильича меньше их всех; но все-таки
обломовский повар для него был лучше и выше всех других поваров в мире, а
Илья Ильич выше всех помещиков.
Тараску, буфетчика, он терпеть не мог; но этого Тараску он не променял
бы на самого хорошего человека в целом свете потому только, что Тараска был
обломовский.
Он обращался фамильярно и грубо с Обломовым, точно так же как шаман
грубо и фамильярно обходится с своим идолом: он и обметает его, и уронит,
иногда, может быть, и ударит с досадо