о залегла угрюмость, а в нраве
проявилась грубость и жесткость; от этого он ворчал всякий раз, как голос
барина заставлял его покидать лежанку.
Несмотря, однакож, на эту наружную угрюмость и дикость, Захар был
довольно мягкого и доброго сердца. Он любил даже проводить время с
ребятишками. На дворе, у ворот, его часто видели с кучей детей. Он их
мирит, дразнит, устраивает игры или просто сидит с ними, взяв одного на
одно колено, другого на другое, а сзади шею его обовьет еще какой-нибудь
шалун руками или треплет его за бакенбарды.
И так Обломов мешал Захару жить тем, что требовал поминутно его услуг
и присутствия около себя, тогда как сердце, сообщительный нрав, любовь к
бездействию и вечная, никогда не умолкающая потребность жевать влекли
Захара то к куме, то в кухню, то в лавочку, то к воротам.
Давно знали они друг друга и давно жили вдвоем. Захар нянчил
маленького Обломова на руках, а Обломов помнит его молодым, проворным,
прожорливым и лукавым парнем.
Старинная связь была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни
встать, ни лечь спать, ни быть причесанным и обутым, ни отобедать без
помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого барина, кроме
Ильи Ильича, другого существования, как одевать, кормить его, грубить ему,
лукавить, лгать и в то же время внутренне благоговеть перед ним.
VIII
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не
садился на лежанку, ожидая, что барин сейчас позовет его, потому что
слышал, как тот собирался писать. Но в кабинете Обломова все было тихо, как
в могиле.
Захар заглянул в щель - что ж? Илья Ильич лежал себе на диване,
опершись головой на ладонь; перед ним лежала книга. Захар отворил дверь.
- Вы чего лежите-то опять? - спросил он.
- Не мешай; видишь, читаю! - отрывисто сказал Обломов.
- Пора умываться да писать, - говорил неотвязчивый Захар.
- Да, в самом деле пора, - очнулся Илья Ильич. Сейчас ты поди. Я
подумаю.
- И когда это он успел опять лечь-то! - ворчал Захар, прыгая на печку.
- Проворен!
Обломов успел, однакож, прочитать пожелтевшую от времени страницу, на
которой чтение прервано было с месяц назад. Он положил книгу на место и
зевнул, потом погрузился в неотвязчивую думу о "двух несчастиях".
- Какая скука! - шептал он, то вытягивая, то поджимая ноги.
Его клонило к неге и мечтам; он обращал глаза к небу, искал своего
любимого светила, но оно было на самом зените и только отливало
ослепительным блеском известковую стену дома, за которой закатывалось по
вечерам в виду Обломова. "Нет, прежде дело, - строго подумал он, - а
потом..."
Деревенское утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи
Ильича долетал со двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих
голосов: пенье кочующих артистов, сопровождаемое большею частию лаем собак.
Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные
голоса всевозможные продукты.
Он лег на спину и заложил обе руки под голову. Илья Ильич занялся
разработкою плана имения. Он быстро пробежал в уме несколько серьезных,
коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру, построже, против
лени и бродяжничества крестьян и перешел к устройству собственного
житья-бытья в деревне.
Его занимала постройка деревенского дома; он с удовольствием
остановился несколько минут на расположении комнат, опре
проявилась грубость и жесткость; от этого он ворчал всякий раз, как голос
барина заставлял его покидать лежанку.
Несмотря, однакож, на эту наружную угрюмость и дикость, Захар был
довольно мягкого и доброго сердца. Он любил даже проводить время с
ребятишками. На дворе, у ворот, его часто видели с кучей детей. Он их
мирит, дразнит, устраивает игры или просто сидит с ними, взяв одного на
одно колено, другого на другое, а сзади шею его обовьет еще какой-нибудь
шалун руками или треплет его за бакенбарды.
И так Обломов мешал Захару жить тем, что требовал поминутно его услуг
и присутствия около себя, тогда как сердце, сообщительный нрав, любовь к
бездействию и вечная, никогда не умолкающая потребность жевать влекли
Захара то к куме, то в кухню, то в лавочку, то к воротам.
Давно знали они друг друга и давно жили вдвоем. Захар нянчил
маленького Обломова на руках, а Обломов помнит его молодым, проворным,
прожорливым и лукавым парнем.
Старинная связь была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни
встать, ни лечь спать, ни быть причесанным и обутым, ни отобедать без
помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого барина, кроме
Ильи Ильича, другого существования, как одевать, кормить его, грубить ему,
лукавить, лгать и в то же время внутренне благоговеть перед ним.
VIII
Захар, заперев дверь за Тарантьевым и Алексеевым, когда они ушли, не
садился на лежанку, ожидая, что барин сейчас позовет его, потому что
слышал, как тот собирался писать. Но в кабинете Обломова все было тихо, как
в могиле.
Захар заглянул в щель - что ж? Илья Ильич лежал себе на диване,
опершись головой на ладонь; перед ним лежала книга. Захар отворил дверь.
- Вы чего лежите-то опять? - спросил он.
- Не мешай; видишь, читаю! - отрывисто сказал Обломов.
- Пора умываться да писать, - говорил неотвязчивый Захар.
- Да, в самом деле пора, - очнулся Илья Ильич. Сейчас ты поди. Я
подумаю.
- И когда это он успел опять лечь-то! - ворчал Захар, прыгая на печку.
- Проворен!
Обломов успел, однакож, прочитать пожелтевшую от времени страницу, на
которой чтение прервано было с месяц назад. Он положил книгу на место и
зевнул, потом погрузился в неотвязчивую думу о "двух несчастиях".
- Какая скука! - шептал он, то вытягивая, то поджимая ноги.
Его клонило к неге и мечтам; он обращал глаза к небу, искал своего
любимого светила, но оно было на самом зените и только отливало
ослепительным блеском известковую стену дома, за которой закатывалось по
вечерам в виду Обломова. "Нет, прежде дело, - строго подумал он, - а
потом..."
Деревенское утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи
Ильича долетал со двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих
голосов: пенье кочующих артистов, сопровождаемое большею частию лаем собак.
Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные
голоса всевозможные продукты.
Он лег на спину и заложил обе руки под голову. Илья Ильич занялся
разработкою плана имения. Он быстро пробежал в уме несколько серьезных,
коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру, построже, против
лени и бродяжничества крестьян и перешел к устройству собственного
житья-бытья в деревне.
Его занимала постройка деревенского дома; он с удовольствием
остановился несколько минут на расположении комнат, опре