й, но все-таки в душе его постоянно
присутствует сознание превосходства натуры этого идола над своей.
Малейшего повода довольно было, чтоб вызвать это чувство из глубины
души Захара и заставить его смотреть с благоговением на барина, иногда даже
удариться от умиления в слезы. Боже сохрани, чтоб он поставил другого
какого-нибудь барина не только выше, даже наравне с своим! Боже сохрани,
если б это вздумал сделать и другой!
Захар на всех других господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел
несколько свысока и служил им - подавал чай и проч. - с каким-то
снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они
пользуются, находясь у его барина. Отказывал им грубовато: "Барин-де
почивает", - говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
Иногда вместо сплетней и злословия он вдруг принимался неумеренно
возвышать Илью Ильича по лавочкам и на сходках у ворот, и тогда не было
конца восторгам. Он вдруг начинал вычислять достоинства барина, ум,
ласковость, щедрость, доброту; и если у барина его не доставало качеств для
панегирика, он занимал у других и придавал ему знатность, богатство или
необычайное могущество.
Если нужно было постращать дворника, управляющего домом, даже самого
хозяина, он стращал всегда барином. "Вот постой, я скажу барину, - говорил
он с угрозой, - будет ужо тебе!" Сильнее авторитета он и не подозревал на
свете.
Но наружные отношения Обломова с Захаром были всегда как-то враждебны.
Они, живучи вдвоем, надоели друг другу. Короткое, ежедневное сближение
человека с человеком не обходится ни тому, ни другому даром: много надо и с
той и с другой стороны жизненного опыта, логики и сердечной теплоты, чтоб,
наслаждаясь только достоинствами, не колоть и не колоться взаимными
недостатками.
Илья Ильич знал уже одно необъятное достоинство Захара - преданность к
себе, и привык к ней, считая также, с своей стороны, что это не может и не
должно быть иначе; привыкши же к достоинству однажды навсегда, он уже не
наслаждался им, а между тем не мог, и при своем равнодушии к всему, сносить
терпеливо бесчисленных мелких недостатков Захара.
Если Захар, питая в глубине души к барину преданность, свойственную
старинным слугам, разнился от них современными недостатками, то и Илья
Ильич, с своей стороны, ценя внутренне преданность его, не имел уже к нему
того дружеского, почти родственного расположения, какое питали прежние
господа к слугам своим. Он позволял себе иногда крупно браниться с Захаром.
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую
службу в барском доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и с тех пор
начал считать себя только предметом роскоши, аристократическою
принадлежностью дома, назначенною для поддержания полноты и блеска
старинной фамилии, а не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка
утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего не делал.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому
воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар,
ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую,
в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки на груди, стоял у ворот и
с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
И после такой жизни на него вдруг навалили тяжелую обузу выносить на
плечах службу целого дома! Он и служи барину, и мети, и чисть, он и на
побегушках! От всего этого в душу ег
присутствует сознание превосходства натуры этого идола над своей.
Малейшего повода довольно было, чтоб вызвать это чувство из глубины
души Захара и заставить его смотреть с благоговением на барина, иногда даже
удариться от умиления в слезы. Боже сохрани, чтоб он поставил другого
какого-нибудь барина не только выше, даже наравне с своим! Боже сохрани,
если б это вздумал сделать и другой!
Захар на всех других господ и гостей, приходивших к Обломову, смотрел
несколько свысока и служил им - подавал чай и проч. - с каким-то
снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они
пользуются, находясь у его барина. Отказывал им грубовато: "Барин-де
почивает", - говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
Иногда вместо сплетней и злословия он вдруг принимался неумеренно
возвышать Илью Ильича по лавочкам и на сходках у ворот, и тогда не было
конца восторгам. Он вдруг начинал вычислять достоинства барина, ум,
ласковость, щедрость, доброту; и если у барина его не доставало качеств для
панегирика, он занимал у других и придавал ему знатность, богатство или
необычайное могущество.
Если нужно было постращать дворника, управляющего домом, даже самого
хозяина, он стращал всегда барином. "Вот постой, я скажу барину, - говорил
он с угрозой, - будет ужо тебе!" Сильнее авторитета он и не подозревал на
свете.
Но наружные отношения Обломова с Захаром были всегда как-то враждебны.
Они, живучи вдвоем, надоели друг другу. Короткое, ежедневное сближение
человека с человеком не обходится ни тому, ни другому даром: много надо и с
той и с другой стороны жизненного опыта, логики и сердечной теплоты, чтоб,
наслаждаясь только достоинствами, не колоть и не колоться взаимными
недостатками.
Илья Ильич знал уже одно необъятное достоинство Захара - преданность к
себе, и привык к ней, считая также, с своей стороны, что это не может и не
должно быть иначе; привыкши же к достоинству однажды навсегда, он уже не
наслаждался им, а между тем не мог, и при своем равнодушии к всему, сносить
терпеливо бесчисленных мелких недостатков Захара.
Если Захар, питая в глубине души к барину преданность, свойственную
старинным слугам, разнился от них современными недостатками, то и Илья
Ильич, с своей стороны, ценя внутренне преданность его, не имел уже к нему
того дружеского, почти родственного расположения, какое питали прежние
господа к слугам своим. Он позволял себе иногда крупно браниться с Захаром.
Захару он тоже надоедал собой. Захар, отслужив в молодости лакейскую
службу в барском доме, был произведен в дядьки к Илье Ильичу и с тех пор
начал считать себя только предметом роскоши, аристократическою
принадлежностью дома, назначенною для поддержания полноты и блеска
старинной фамилии, а не предметом необходимости. От этого он, одев барчонка
утром и раздев его вечером, остальное время ровно ничего не делал.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому
воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар,
ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую,
в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки на груди, стоял у ворот и
с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
И после такой жизни на него вдруг навалили тяжелую обузу выносить на
плечах службу целого дома! Он и служи барину, и мети, и чисть, он и на
побегушках! От всего этого в душу ег