ва несчастья, то есть зловещее письмо старосты
и переезд на новую квартиру, переставали тревожить Обломова и поступали уже
только в ряд беспокойных воспоминаний.
"До бед, которыми грозит староста, еще далеко, - думал он, - до тех
пор многое может перемениться: авось, дожди поправят хлеб; может быть,
недоимки староста пополнит; бежавших мужиков "водворят на место
жительства", как он пишет".
"И куда это они ушли, эти мужики? - думал он и углубился более в
художественное рассмотрение этого обстоятельства. - Поди, чай, ночью ушли,
по сырости, без хлеба. Где же они уснут? Неужели в лесу? Ведь не сидится
же! В избе хоть и скверно пахнет, да тепло, по крайней мере..."
"И что тревожиться? - думал он. - Скоро и план подоспеет - чего ж
пугаться заранее? Эх, я..."
Мысль о переезде тревожила его несколько более. Это было свежее,
позднейшее несчастье; но в успокоительном духе Обломова и для этого факта
наступала уже история. Хотя он смутно и предвидел неизбежность переезда,
тем более что тут вмешался Тарантьев, но он мысленно отдалял это тревожное
событие своей жизни хоть на неделю, и вот уже выиграна целая неделя
спокойствия!
"А может быть, еще Захар постарается так уладить, что и вовсе не нужно
будет переезжать, авось обойдутся: отложат до будущего лета или совсем
отменят перестройку; ну, как-нибудь да сделают! Нельзя же, в самом деле...
переезжать!.."
Так он попеременно волновался и успокоивался, и наконец в этих
примирительных и успокоительных словах авось, может быть и как-нибудь
Обломов нашел и на этот раз, как находил всегда, целый ковчег надежд и
утешений, как в ковчеге завета отцов наших, и в настоящую минуту он успел
оградить себя ими от двух несчастий.
Уже легкое, приятное онемение пробежало по членам его и начало
чуть-чуть туманить сном его чувства, как первые, робкие морозцы туманят
поверхность вод; еще минута - и сознание улетело бы бог весть куда, но
вдруг Илья Ильич очнулся и открыл глаза.
- А ведь я не умылся! Как же это? Да и ничего не сделал, - прошептал
он. - Хотел изложить план на бумагу и не изложил, к исправнику не написал,
к губернатору тоже, к домовому хозяину начал письмо и не кончил, счетов не
поверил и денег не выдал - утро так и пропало!
Он задумался... "Что же это такое? А другой бы все это сделал? -
мелькнуло у него в голове. - Другой, другой... Что же это такое другой?"
Он углубился в сравнение себя с "другим". Он начал думать, думать: и
теперь у него формировалась идея, совсем противоположная той, которую он
дал Захару о другом.
Он должен был признать, что другой успел бы написать все письма, так
что который и что ни разу не столкнулись бы между собою, другой и переехал
бы на новую квартиру, и план исполнил бы, и в деревню съездил бы...
"Ведь и я бы мог все это... - думалось ему, - ведь я умею, кажется, и
писать; писывал бывало не то что письма, а помудренее этого! Куда же все
это делось? И переехать что за штука? Стоит захотеть! "Другой" и халата
никогда не надевает, - прибавилось еще к характеристике другого; -
"другой"... - тут он зевнул... - почти не спит... "другой" тешится жизнью,
везде бывает, все видит, до всего ему дело... А я! я... не "другой"!" - уже
с грустью сказал он и впал в глубокую думу. Он даже высвободил голову
из-под одеяла.
Настала одна из ясных, сознательных минут в жизни Обломова.
Как страшно стало ему, когда вдруг в душе его возникло живое и ясн
и переезд на новую квартиру, переставали тревожить Обломова и поступали уже
только в ряд беспокойных воспоминаний.
"До бед, которыми грозит староста, еще далеко, - думал он, - до тех
пор многое может перемениться: авось, дожди поправят хлеб; может быть,
недоимки староста пополнит; бежавших мужиков "водворят на место
жительства", как он пишет".
"И куда это они ушли, эти мужики? - думал он и углубился более в
художественное рассмотрение этого обстоятельства. - Поди, чай, ночью ушли,
по сырости, без хлеба. Где же они уснут? Неужели в лесу? Ведь не сидится
же! В избе хоть и скверно пахнет, да тепло, по крайней мере..."
"И что тревожиться? - думал он. - Скоро и план подоспеет - чего ж
пугаться заранее? Эх, я..."
Мысль о переезде тревожила его несколько более. Это было свежее,
позднейшее несчастье; но в успокоительном духе Обломова и для этого факта
наступала уже история. Хотя он смутно и предвидел неизбежность переезда,
тем более что тут вмешался Тарантьев, но он мысленно отдалял это тревожное
событие своей жизни хоть на неделю, и вот уже выиграна целая неделя
спокойствия!
"А может быть, еще Захар постарается так уладить, что и вовсе не нужно
будет переезжать, авось обойдутся: отложат до будущего лета или совсем
отменят перестройку; ну, как-нибудь да сделают! Нельзя же, в самом деле...
переезжать!.."
Так он попеременно волновался и успокоивался, и наконец в этих
примирительных и успокоительных словах авось, может быть и как-нибудь
Обломов нашел и на этот раз, как находил всегда, целый ковчег надежд и
утешений, как в ковчеге завета отцов наших, и в настоящую минуту он успел
оградить себя ими от двух несчастий.
Уже легкое, приятное онемение пробежало по членам его и начало
чуть-чуть туманить сном его чувства, как первые, робкие морозцы туманят
поверхность вод; еще минута - и сознание улетело бы бог весть куда, но
вдруг Илья Ильич очнулся и открыл глаза.
- А ведь я не умылся! Как же это? Да и ничего не сделал, - прошептал
он. - Хотел изложить план на бумагу и не изложил, к исправнику не написал,
к губернатору тоже, к домовому хозяину начал письмо и не кончил, счетов не
поверил и денег не выдал - утро так и пропало!
Он задумался... "Что же это такое? А другой бы все это сделал? -
мелькнуло у него в голове. - Другой, другой... Что же это такое другой?"
Он углубился в сравнение себя с "другим". Он начал думать, думать: и
теперь у него формировалась идея, совсем противоположная той, которую он
дал Захару о другом.
Он должен был признать, что другой успел бы написать все письма, так
что который и что ни разу не столкнулись бы между собою, другой и переехал
бы на новую квартиру, и план исполнил бы, и в деревню съездил бы...
"Ведь и я бы мог все это... - думалось ему, - ведь я умею, кажется, и
писать; писывал бывало не то что письма, а помудренее этого! Куда же все
это делось? И переехать что за штука? Стоит захотеть! "Другой" и халата
никогда не надевает, - прибавилось еще к характеристике другого; -
"другой"... - тут он зевнул... - почти не спит... "другой" тешится жизнью,
везде бывает, все видит, до всего ему дело... А я! я... не "другой"!" - уже
с грустью сказал он и впал в глубокую думу. Он даже высвободил голову
из-под одеяла.
Настала одна из ясных, сознательных минут в жизни Обломова.
Как страшно стало ему, когда вдруг в душе его возникло живое и ясн