ло решиться
ни на ту, ни на другую сторону. Дело в том, что сын Штольца баловал
Обломова, то подсказывая ему уроки, то делая за него переводы.
Илье Ильичу ясно видится и домашний быт его и житье у Штольца.
Он только что проснется у себя дома, как у постели его уже стоит
Захарка, впоследствии знаменитый камердинер его Захар Трофимыч.
Захар, как бывало нянька, натягивает ему чулки, надевает башмаки, а
Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что подставляет ему
лежа то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не так, то он поддаст
Захарке ногой в нос.
Если недовольный Захарка вздумает пожаловаться, то получит еще от
старших колотушку.
Потом Захарка чешет голову, натягивает куртку, осторожно продевая руки
Ильи Ильича в рукава, чтоб не слишком беспокоить его, и напоминает Илье
Ильичу, что надо сделать то, другое: вставши поутру, умыться и т.п.
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть - уж
трое-четверо слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь,
достать ли ему нужно вещь, да не достанет, принести ли что, сбегать ли за
чем: ему иногда, как резвому мальчику, так и хочется броситься и переделать
все самому, а тут вдруг отец и мать да три тетки в пять голосов и закричат:
- Зачем? Куда? А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй! Васька!
Ванька! Захарка! Чего вы смотрите, разини? Вот я вас!..
И не удастся никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому для себя.
После он нашел, что оно и покойнее гораздо, и сам выучился
покрикивать: "Эй, Васька! Ванька! подай то, дай другое! Не хочу того, хочу
этого! Сбегай, принеси!"
Подчас нежная заботливость родителей и надоедала ему.
Побежит ли он с лестницы или по двору, вдруг вслед ему раздается в
десять отчаянных голосов: "Ах, ах! Поддержите, остановите! Упадет,
расшибется... стой, стой!"
Задумает ли он выскочить зимой в сени или отворить форточку - опять
крики: "Ай, куда? Как можно? Не бегай, не ходи, не отворяй: убьешься,
простудишься..."
И Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в
теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло.
Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая.
А иногда он проснется такой бодрый, свежий, веселый; он чувствует: в
нем играет что-то, кипит, точно поселился бесенок какой-нибудь, который так
и поддразнивает его то влезть на крышу, то сесть на савраску да поскакать в
луга, где сено косят, или посидеть на заборе верхом, или подразнить
деревенских собак; или вдруг захочется пуститься бегом по деревне, потом в
поле, по буеракам, в березняк, да в три скачка броситься на дно оврага, или
увязаться за мальчишками играть в снежки, попробовать свои силы.
Бесенок так и подмывает его: он крепится, крепится, наконец не
вытерпит и вдруг, без картуза, зимой, прыг с крыльца на двор, оттуда за
ворота, захватил в обе руки по кому снега и мчится к куче мальчишек.
Свежий ветер так и режет ему лицо, за уши щиплет мороз, в рот и горло
пахнуло холодом, а грудь охватило радостью - он мчится, откуда ноги
взялись, сам и визжит и хохочет.
Вот и мальчишки: он бац снегом - мимо: сноровки нет; только хотел
ты мне поверь! Вот, например, - продолжал он, указывая на Алексеева, -
и больно ему с непривычки, и весело, и хохочет он, и слезы у него на
глазах...
А в доме гвалт: Илюши нет! Крик, шум. На двор выскочил Захарка, за ним
Ва
ни на ту, ни на другую сторону. Дело в том, что сын Штольца баловал
Обломова, то подсказывая ему уроки, то делая за него переводы.
Илье Ильичу ясно видится и домашний быт его и житье у Штольца.
Он только что проснется у себя дома, как у постели его уже стоит
Захарка, впоследствии знаменитый камердинер его Захар Трофимыч.
Захар, как бывало нянька, натягивает ему чулки, надевает башмаки, а
Илюша, уже четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что подставляет ему
лежа то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не так, то он поддаст
Захарке ногой в нос.
Если недовольный Захарка вздумает пожаловаться, то получит еще от
старших колотушку.
Потом Захарка чешет голову, натягивает куртку, осторожно продевая руки
Ильи Ильича в рукава, чтоб не слишком беспокоить его, и напоминает Илье
Ильичу, что надо сделать то, другое: вставши поутру, умыться и т.п.
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть - уж
трое-четверо слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь,
достать ли ему нужно вещь, да не достанет, принести ли что, сбегать ли за
чем: ему иногда, как резвому мальчику, так и хочется броситься и переделать
все самому, а тут вдруг отец и мать да три тетки в пять голосов и закричат:
- Зачем? Куда? А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй! Васька!
Ванька! Захарка! Чего вы смотрите, разини? Вот я вас!..
И не удастся никак Илье Ильичу сделать что-нибудь самому для себя.
После он нашел, что оно и покойнее гораздо, и сам выучился
покрикивать: "Эй, Васька! Ванька! подай то, дай другое! Не хочу того, хочу
этого! Сбегай, принеси!"
Подчас нежная заботливость родителей и надоедала ему.
Побежит ли он с лестницы или по двору, вдруг вслед ему раздается в
десять отчаянных голосов: "Ах, ах! Поддержите, остановите! Упадет,
расшибется... стой, стой!"
Задумает ли он выскочить зимой в сени или отворить форточку - опять
крики: "Ай, куда? Как можно? Не бегай, не ходи, не отворяй: убьешься,
простудишься..."
И Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в
теплице, и так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло.
Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая.
А иногда он проснется такой бодрый, свежий, веселый; он чувствует: в
нем играет что-то, кипит, точно поселился бесенок какой-нибудь, который так
и поддразнивает его то влезть на крышу, то сесть на савраску да поскакать в
луга, где сено косят, или посидеть на заборе верхом, или подразнить
деревенских собак; или вдруг захочется пуститься бегом по деревне, потом в
поле, по буеракам, в березняк, да в три скачка броситься на дно оврага, или
увязаться за мальчишками играть в снежки, попробовать свои силы.
Бесенок так и подмывает его: он крепится, крепится, наконец не
вытерпит и вдруг, без картуза, зимой, прыг с крыльца на двор, оттуда за
ворота, захватил в обе руки по кому снега и мчится к куче мальчишек.
Свежий ветер так и режет ему лицо, за уши щиплет мороз, в рот и горло
пахнуло холодом, а грудь охватило радостью - он мчится, откуда ноги
взялись, сам и визжит и хохочет.
Вот и мальчишки: он бац снегом - мимо: сноровки нет; только хотел
ты мне поверь! Вот, например, - продолжал он, указывая на Алексеева, -
и больно ему с непривычки, и весело, и хохочет он, и слезы у него на
глазах...
А в доме гвалт: Илюши нет! Крик, шум. На двор выскочил Захарка, за ним
Ва