Штольц. - Нет, я тебя не оставлю так. Через
неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план о том,
что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я
встряхну тебя. Захар! - закричал он. - Одеваться Илье Ильичу!
- Куда, помилуй, что ты? Сейчас придет Тарантьев с Алексеевым обедать.
Потом хотели было...
- Захар, - говорил, не слушая его, Штольц, - давай ему одеваться.
- Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, - охотливо
говорил Захар.
- Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов?
- Чищены-то они чищены, еще на той неделе, да барин не выходил, так
опять потускнели...
- Ну, давай как есть. Мой чемодан внеси в гостиную; я у вас
остановлюсь, Я сейчас оденусь, и ты будь готов, Илья. Мы пообедаем
где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и...
- Да ты того... как же это вдруг... постой... дай подумать... ведь я
не брит...
- Нечего думать да затылок чесать... Дорогой обреешься: я тебя завезу.
- В какие дома мы еще поедем? - горестно воскликнул Обломов. - К
незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану Герасимовичу; дня три не
был,
- Кто это Иван Герасимыч?
- Что служил прежде со мной...
- А! Этот седой экзекутор: что ты там нашел? Что за страсть убивать
время с этим болваном!
- Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает.
А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит....
- Что ты у него делаешь? О чем с ним говоришь? - спросил Штольц.
- У него, знаешь, как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие,
диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека. Окна совсем
закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки, такие
добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены.
Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь,
что около тебя есть человек... конечно, немудрый, поменяться с ним идеей
нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не
уязвит тебя за глаза!
- Что ж вы делаете?
- Что? Вот я приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами; он
курит...
- Ну, а ты?
- Я тоже курю, слушаю, как канарейки трещат. Потом Марфа принесет
самовар.
- Тарантьев, Иван Герасимыч! - говорил Штольц, пожимая плечами. - Ну,
одевайся скорей, - торопил он. - А Тарантьеву скажи, как придет, - прибавил
он, обращаясь к Захару, - что мы дома не обедаем и что Илья Ильич все лето
не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться с
ним не удастся...
- Скажу, не забуду, все скажу, - отозвался Захар, - а с обедом как
прикажете?
- Съешь его с кем-нибудь на здоровье.
- Слушаю, сударь.
Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а
Обломов меланхолически сидел на постели, медленно застегивая грудь рубашки
и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с
нечищенным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая,
когда барин кончит застегивание груди.
- Ты еще сапог не надел! - с изумлением сказал Штольц. - Ну, Илья,
скорей же, скорей!
- Да куда это? Да зачем? - с тоской говорил Обломов. - Чего я там не
видал? Отстал я, не хочется...
- Скорей, скорей! - торопил Штольц.
IV
Хотя было уже не рано, но он
неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план о том,
что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я
встряхну тебя. Захар! - закричал он. - Одеваться Илье Ильичу!
- Куда, помилуй, что ты? Сейчас придет Тарантьев с Алексеевым обедать.
Потом хотели было...
- Захар, - говорил, не слушая его, Штольц, - давай ему одеваться.
- Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, - охотливо
говорил Захар.
- Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов?
- Чищены-то они чищены, еще на той неделе, да барин не выходил, так
опять потускнели...
- Ну, давай как есть. Мой чемодан внеси в гостиную; я у вас
остановлюсь, Я сейчас оденусь, и ты будь готов, Илья. Мы пообедаем
где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и...
- Да ты того... как же это вдруг... постой... дай подумать... ведь я
не брит...
- Нечего думать да затылок чесать... Дорогой обреешься: я тебя завезу.
- В какие дома мы еще поедем? - горестно воскликнул Обломов. - К
незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану Герасимовичу; дня три не
был,
- Кто это Иван Герасимыч?
- Что служил прежде со мной...
- А! Этот седой экзекутор: что ты там нашел? Что за страсть убивать
время с этим болваном!
- Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает.
А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит....
- Что ты у него делаешь? О чем с ним говоришь? - спросил Штольц.
- У него, знаешь, как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие,
диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека. Окна совсем
закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки, такие
добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены.
Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь,
что около тебя есть человек... конечно, немудрый, поменяться с ним идеей
нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не
уязвит тебя за глаза!
- Что ж вы делаете?
- Что? Вот я приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами; он
курит...
- Ну, а ты?
- Я тоже курю, слушаю, как канарейки трещат. Потом Марфа принесет
самовар.
- Тарантьев, Иван Герасимыч! - говорил Штольц, пожимая плечами. - Ну,
одевайся скорей, - торопил он. - А Тарантьеву скажи, как придет, - прибавил
он, обращаясь к Захару, - что мы дома не обедаем и что Илья Ильич все лето
не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться с
ним не удастся...
- Скажу, не забуду, все скажу, - отозвался Захар, - а с обедом как
прикажете?
- Съешь его с кем-нибудь на здоровье.
- Слушаю, сударь.
Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а
Обломов меланхолически сидел на постели, медленно застегивая грудь рубашки
и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с
нечищенным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая,
когда барин кончит застегивание груди.
- Ты еще сапог не надел! - с изумлением сказал Штольц. - Ну, Илья,
скорей же, скорей!
- Да куда это? Да зачем? - с тоской говорил Обломов. - Чего я там не
видал? Отстал я, не хочется...
- Скорей, скорей! - торопил Штольц.
IV
Хотя было уже не рано, но он