ие, нашел эту редкость;
но что это был за человек? - Это был в своем роде замечательный традиционный
жидовский гешефтист, который в акте найма усмотрел превосходный способ
обделывать дела путем разорения ближнего и профанации религии и закона. И
что всего интереснее, он хотел все это проделать у всех на глазах и, так
сказать, ввести в употребление новый, до него еще неизвестный и чрезвычайно
выгодный прием - издеваться над религиею и законом.
Этот штукарь был один из подмастерьев дамского портного, "кравца"
Давыдки, бывшего в то время для Киева тем самым, что ныне парижский Ворт для
всего так называемого "образованного света". Подмастерье этот был за
какие-то художества прогнан с места и выслан из Киева. Шатаясь без занятий
из города в город "золотой Украины", он попался интролигатору в ту горячую
пору, когда этот последний вел отчаянную борьбу за взятого у него ребенка, и
наем состоялся; но состоялся неспроста, как это водилось у всех крещеных
людей, а с хитрым подвохом и заднею мыслию, которую кравец, разумеется,
тщательно скрывал до тех пор, пока ему настало время действовать. Он нанялся
за интролигаторского сына ценою за четыреста рублей, но с тем, чтобы условие
было писано между ними всего только на сто рублей, а триста даны ему вперед,
без всяких формальностей. Это, впрочем, не заключало в себе ничего
необычайного, так как сделки без законных формальностей или по крайней мере
с некоторым их нарушением и обходом - в натуре евреев.
Интролигатор, нужда которого была так безотложна, не спорил с наемщиком
и сразу согласился на все его условия. Он сейчас же продал за двести рублей
"дом и всю худобу", - словом, все, что имел, и за триста закабалился
кабальною записью работать какому-то богатому еврею. Словом, как говорят,
"обовязался" вокруг, - и триста рублей "кравцу" были выданы. Затем наскоро
были написаны все бумаги, и интролигатор послал по почте описанную мною в
начале моего рассказа просьбу, а потом и сам поскакал вслед за нею в Киев со
всеми остальными бумагами и с своим наемщиком. Тут его и сторожила беда: это
был крайний момент, дальше которого наемщик не мог продолжать своих прямых
отношений к нанимателю и открыл игру. Дорогою, "на покорые" в каком-то
белоцерковском "заязде", он _исчезнул со стодола_.
Дойдя до этой точки своего рассказа, мой жидок опять взвыл и опять
потерял дар слова и насилу-насилу мог досказать остальное, что, впрочем,
было весьма коротко и просто. Улучив минуту, когда наниматель торговался за
какие-то припасы, а сторож зазевался, кравец удрал на другой стодол к
знакомому "балагуле", {Извозчик, содержатель брик. (Прим. автора.)} взял, не
торгуясь или посулив щедрую плату, четверку подчегарых, легких и быстрых
жидовских коней и укатил в Киев - _креститься_.
Ужаснее этого для интролигатора ничего не могло быть, потому что с этим
рушилось все его дело: он был ограблен, одурачен и, что называется, без ножа
зарезан. У него пропадал сын и погибло все его состояние, так как объявивший
желание креститься кравец сразу квитовал этим свое обязательство служить за
еврея, данное прежде намерения, о котором одно заявление уже ставило его под
особенное покровительство закона и христианских властей.
Самое бестолковое изложение этого обстоятельства для меня было вполне
достаточно, чтобы понять всю горечь отчаяния рассказчика и всю невозможность
какой б
но что это был за человек? - Это был в своем роде замечательный традиционный
жидовский гешефтист, который в акте найма усмотрел превосходный способ
обделывать дела путем разорения ближнего и профанации религии и закона. И
что всего интереснее, он хотел все это проделать у всех на глазах и, так
сказать, ввести в употребление новый, до него еще неизвестный и чрезвычайно
выгодный прием - издеваться над религиею и законом.
Этот штукарь был один из подмастерьев дамского портного, "кравца"
Давыдки, бывшего в то время для Киева тем самым, что ныне парижский Ворт для
всего так называемого "образованного света". Подмастерье этот был за
какие-то художества прогнан с места и выслан из Киева. Шатаясь без занятий
из города в город "золотой Украины", он попался интролигатору в ту горячую
пору, когда этот последний вел отчаянную борьбу за взятого у него ребенка, и
наем состоялся; но состоялся неспроста, как это водилось у всех крещеных
людей, а с хитрым подвохом и заднею мыслию, которую кравец, разумеется,
тщательно скрывал до тех пор, пока ему настало время действовать. Он нанялся
за интролигаторского сына ценою за четыреста рублей, но с тем, чтобы условие
было писано между ними всего только на сто рублей, а триста даны ему вперед,
без всяких формальностей. Это, впрочем, не заключало в себе ничего
необычайного, так как сделки без законных формальностей или по крайней мере
с некоторым их нарушением и обходом - в натуре евреев.
Интролигатор, нужда которого была так безотложна, не спорил с наемщиком
и сразу согласился на все его условия. Он сейчас же продал за двести рублей
"дом и всю худобу", - словом, все, что имел, и за триста закабалился
кабальною записью работать какому-то богатому еврею. Словом, как говорят,
"обовязался" вокруг, - и триста рублей "кравцу" были выданы. Затем наскоро
были написаны все бумаги, и интролигатор послал по почте описанную мною в
начале моего рассказа просьбу, а потом и сам поскакал вслед за нею в Киев со
всеми остальными бумагами и с своим наемщиком. Тут его и сторожила беда: это
был крайний момент, дальше которого наемщик не мог продолжать своих прямых
отношений к нанимателю и открыл игру. Дорогою, "на покорые" в каком-то
белоцерковском "заязде", он _исчезнул со стодола_.
Дойдя до этой точки своего рассказа, мой жидок опять взвыл и опять
потерял дар слова и насилу-насилу мог досказать остальное, что, впрочем,
было весьма коротко и просто. Улучив минуту, когда наниматель торговался за
какие-то припасы, а сторож зазевался, кравец удрал на другой стодол к
знакомому "балагуле", {Извозчик, содержатель брик. (Прим. автора.)} взял, не
торгуясь или посулив щедрую плату, четверку подчегарых, легких и быстрых
жидовских коней и укатил в Киев - _креститься_.
Ужаснее этого для интролигатора ничего не могло быть, потому что с этим
рушилось все его дело: он был ограблен, одурачен и, что называется, без ножа
зарезан. У него пропадал сын и погибло все его состояние, так как объявивший
желание креститься кравец сразу квитовал этим свое обязательство служить за
еврея, данное прежде намерения, о котором одно заявление уже ставило его под
особенное покровительство закона и христианских властей.
Самое бестолковое изложение этого обстоятельства для меня было вполне
достаточно, чтобы понять всю горечь отчаяния рассказчика и всю невозможность
какой б