го было и заботиться.
Словом, в одно утро дело этого проходимца было улажено баронессою так,
что жидку только стоило появиться к кому-нибудь из многих лиц, о нем
предупрежденных, - и он спасен.
Лучше этого положения для него ничего нельзя было желать и придумать: а
между тем, как мы уже знаем, сами обстоятельства так благоприятствовали
этому затейнику, что он преблагополучно исполнил и вторую часть своей
программы, то есть самым удобным образом сбежал от своего контрагента,
заставил его напрасно провести целый день в тщетных поисках его по разным
"заяздам" и другим углам Белой Церкви - этого самого безалаберного после
Бердичева жидовского притона.
Пока совсем потерявшийся и обезумевший интролигатор явился в своих
растрепанных чувствах в Киев, где вдобавок не знал, к кому обратиться и где
искать своего наемщика, тот под покровом самых лучших рекомендаций уже кушал
монастырскую рыбку и отдыхал от понесенных треволнений в теплой келье у
одного из иноков лавры, которому было поручено как можно неупустительнее
приготовить его к святому крещению...
Интролигатор, сообщавший мне всю эту курьезную историю среди
прерывавших его воплей и стонов, рассказывал и о том, как он разузнал, где
теперь его "злодей"; рассказывал и о том, где он сколько роздал "грошей"
мирянам и немирянам, - как он раз "ледви не утоп на Глыбочице", раз "ледви
не сгорел" в лаврской хлебопекарне, в которую проник бог ведает каким
способом. И все это было до крайности образно, живо, интересно и в одно и то
же время и невыразимо трогательно и уморительно смешно, и даже трудно
сказать - более смешно или более трогательно.
Однако, благодаря бога, ни у меня, сидевшего за столом, пред которым
жалостно выл, метался и рвал на себе свои лохмотья и волосы этот
интролигатор, ни у глядевших на него в растворенные двери чиновников не было
охоты над ним смеяться.
Все мы, при всем нашем несчастном навыке к подобного рода горестям и
мукам, казалось, были поражены страшным ужасом этого неистового страдания,
вызвавшего у этого бедняка даже _кровавый пот_.
Да, эта вонючая сукровичная влага, которою была пропитана рыхлая
обертка поданных им мне бумаг и которою смердели все эти "документы", была
не что иное, как _кровавый пот_, который я в этот единственный раз в моей
жизни видел своими глазами на человеке. По мере того как этот, "ледеви не
утопший и ледеви не сгоревший", худой, изнеможенный жид размерзался и размо-
кал в теплой комнате, его лоб, с прилипшими к нему мокрыми волосами, его
скорченные, как бы судорожно теребившие свои лохмотья, руки и особенно
обнажившаяся из-под разорванного лапсардака грудь, - все это было точно
покрыто тонкими ссадинами, из которых, как клюквенный сок сквозь частую
кисею, проступала и сочилась мелкими росистыми каплями красная влага... Это
видеть ужасно!
Кто никогда не видал этого _кровавого пота_, а таких, я думаю, очень
много, так как есть значительная доля людей, которые даже сомневаются в
самой возможности такого явления, - тем я могу сказать, что я его сам видел
и что это невыразимо _страшно_.
По крайней мере это росистое клюквенное пятно на предсердии до сих пор
живо стоит в моих глазах, и мне кажется, будто я видел сквозь него отверзтое
человеческое сердце, страдающее самою тяжкою мукою - мукою отца,
стремя
Словом, в одно утро дело этого проходимца было улажено баронессою так,
что жидку только стоило появиться к кому-нибудь из многих лиц, о нем
предупрежденных, - и он спасен.
Лучше этого положения для него ничего нельзя было желать и придумать: а
между тем, как мы уже знаем, сами обстоятельства так благоприятствовали
этому затейнику, что он преблагополучно исполнил и вторую часть своей
программы, то есть самым удобным образом сбежал от своего контрагента,
заставил его напрасно провести целый день в тщетных поисках его по разным
"заяздам" и другим углам Белой Церкви - этого самого безалаберного после
Бердичева жидовского притона.
Пока совсем потерявшийся и обезумевший интролигатор явился в своих
растрепанных чувствах в Киев, где вдобавок не знал, к кому обратиться и где
искать своего наемщика, тот под покровом самых лучших рекомендаций уже кушал
монастырскую рыбку и отдыхал от понесенных треволнений в теплой келье у
одного из иноков лавры, которому было поручено как можно неупустительнее
приготовить его к святому крещению...
Интролигатор, сообщавший мне всю эту курьезную историю среди
прерывавших его воплей и стонов, рассказывал и о том, как он разузнал, где
теперь его "злодей"; рассказывал и о том, где он сколько роздал "грошей"
мирянам и немирянам, - как он раз "ледви не утоп на Глыбочице", раз "ледви
не сгорел" в лаврской хлебопекарне, в которую проник бог ведает каким
способом. И все это было до крайности образно, живо, интересно и в одно и то
же время и невыразимо трогательно и уморительно смешно, и даже трудно
сказать - более смешно или более трогательно.
Однако, благодаря бога, ни у меня, сидевшего за столом, пред которым
жалостно выл, метался и рвал на себе свои лохмотья и волосы этот
интролигатор, ни у глядевших на него в растворенные двери чиновников не было
охоты над ним смеяться.
Все мы, при всем нашем несчастном навыке к подобного рода горестям и
мукам, казалось, были поражены страшным ужасом этого неистового страдания,
вызвавшего у этого бедняка даже _кровавый пот_.
Да, эта вонючая сукровичная влага, которою была пропитана рыхлая
обертка поданных им мне бумаг и которою смердели все эти "документы", была
не что иное, как _кровавый пот_, который я в этот единственный раз в моей
жизни видел своими глазами на человеке. По мере того как этот, "ледеви не
утопший и ледеви не сгоревший", худой, изнеможенный жид размерзался и размо-
кал в теплой комнате, его лоб, с прилипшими к нему мокрыми волосами, его
скорченные, как бы судорожно теребившие свои лохмотья, руки и особенно
обнажившаяся из-под разорванного лапсардака грудь, - все это было точно
покрыто тонкими ссадинами, из которых, как клюквенный сок сквозь частую
кисею, проступала и сочилась мелкими росистыми каплями красная влага... Это
видеть ужасно!
Кто никогда не видал этого _кровавого пота_, а таких, я думаю, очень
много, так как есть значительная доля людей, которые даже сомневаются в
самой возможности такого явления, - тем я могу сказать, что я его сам видел
и что это невыразимо _страшно_.
По крайней мере это росистое клюквенное пятно на предсердии до сих пор
живо стоит в моих глазах, и мне кажется, будто я видел сквозь него отверзтое
человеческое сердце, страдающее самою тяжкою мукою - мукою отца,
стремя